У кувшинок с тяжелым плеском ударилась рыба, чуть подальше всплеснулась другая, и вот по всей реке пошла утренняя рыбья пляска. Даже маленькие рыбки приняли в ней участие, — они не умели громко шлепнуть по воде, а лишь беззвучно выпрыгивали наружу и падали, блеснув светлым серебром, зато от их прыжков зарябила вся река.
— Хорошую зорьку выбрали мы, видишь, как разгулялась рыбка, — вполголоса сказал Генка, слушая, что происходит на реке. — Клевать должна весело.
Он уже сидел перед своими удочками, нахохленный, похожий на маленького старичка в длинном, замызганном и рваном отцовском пиджаке, ничего не замечал: ни разлива красок, ни игры облаков, ни оживления леса, и Артемка помял, что его друг много раз встречал рассвет и ничто не было ему в диковинку. Даже в этом его равнодушии он ощутил превосходство Генки над собой, словно тот и в самом деле намного старше его и умудрен по-стариковски. Ну что ж, придет время, и он будет знать то же, что и Генка.
Артемка и раньше видел, как ребята ловят рыбу, но он и не представлял, что это занятие способно так удивительно захватить. Однако ему недоставало рыбацкой выдержки и сосредоточенности, как у Генки. Он торопился, выхватывал удочку, едва пробковый поплавок начинал свой танец на речной глади, оставляя расплывающиеся водяные круги, но крючок то оказывался дочиста обглоданным, то запутывался в высокой траве за спиной. А Генка вытаскивал рыбу за рыбой.
— Ты не торопись, пусть наутоп берет, — советовал Генка, наблюдая за его метаниями.
Но все равно у Артемки ничего не получалось, видно, счастье обходит его, не желая порадовать и маленькой рыбешкой. Тогда Генка воткнул конец удилища в мокрый песок и подошел к нему.
— Гляди, как надо, — сказал он, забирая у него удочку. Переменив червя, он поплевал на него, ловко забросил лесу между круглых листьев кувшинки, на чистое разводье. Через некоторое время пробка начала подпрыгивать, но Генка ждал, напряженно вытянув руку с удилищем. Поплавок замер, и Артемкино сердце замерло одновременно с ним, — ему казалось, что его взор проникает сквозь зеленоватую толщу воды, он видит, как рыба, сверкнув серебристым боком, уходит в темную подводную чащу, а крючок поблескивает среди скользких стеблей кувшинок. Теперь она уже не вернется назад: разгадала приготовленную ей ловушку и расскажет о ней другим рыбам. Но вот пробка снова ожила и медленно двинулась в сторону от распластавшегося на воде глянцевитого листа. Когда поплавок заскользил быстрее, Генка сильно взмахнул удилищем.
— Видишь, как надо, — сказал он, снимая с крючка рыбку с растопыренными в ужасе серыми плавниками. — Ты не спеши, пусть заглотает, тогда и подсекай. Понял, Артемка? И не шуми, а то хлещешь по воде, всю рыбу распугаешь.
В этот момент с Генкиной удочкой что-то случилось: она дрогнула, мелко затрепетал ее гибкий конец, сильно склонился к воде раз, другой, и вдруг удилище упало с громким плеском и само по себе поплыло от берега, чем дальше, тем быстрее.
Генка ахнул и как был — в пиджаке и штанах — грохнулся плашмя в воду.
— Врешь! — завопил он суматошным голосом, схватывая удочку и пятясь к берегу.
Рот Артемки раздвинулся, брови поползли вверх: до чего же все было поразительно! Мокрый по воротник, Генка отступал задом, двумя руками удерживая изогнувшееся дугой удилище, с его пиджака бежали грязноватые струйки. В глубине кругами ходила рыба, и леса — как струна, натянутая до отказа, казалось, вот-вот лопнет — с бружжаньем резала воду. Генка выбрался на песок, высоко поднял удочку, и тут же, точно закипая, на мелководье забурлила вода. Толстая синеватая спина на миг показалась из буруна, мелькнул острый, красновато-бурый рыбий хвост.