— Следующим номером — русская старинная. Запевает Надежда Литвинова.
И вот Надин голос, протяжно, в удивленном ликовании, выговорил начальные слова песни:
Хор грянул следом за нею:
«Что это? Бабкина песня!» — встрепенулась Анастасия Петровна, слушая, как, со ступеньки на ступеньку, все выше и выше забираются голоса. Вот, оказывается, на какой сюрприз намекала Надюшка перед своим отъездом в Москву. И когда старуха научила ее этой песне, ишь какая скрытница, сколько лет молчала. И поет как верно! Она вдруг увидела себя маленькой девочкой в коротком ситцевом платьице с заштопанными на локтях рукавами и мать, не такую, какой она была последние годы, измотанной работой и родами, тоской о пропавшем без вести отце, а молодой и красивой, гордой своим счастьем, услышала ее голос, сильный и радостный.
И такая горько-сладостная отрава вошла в нес, что она, не стесняясь никого, уткнулась лицом в ладони, не в силах сдержать мучительно-радостных слез.
— Ну, Настя, дорогой наш секретарь и друг, и вы все, товарищи, — Владимир Кузьмич выключил приемник, когда объявили о новом номере программы, — С праздником вас, с удачей наших девчат. Всей Рябой Ольхе радость… — Он поднял руку и коротко крикнул: — Ура!..
— Ура! — подхватили все.
— Никодим Павлович, собирай на вечер правление, — подталкивая к двери бухгалтера, сказал председатель. — Надо обсудить, как девчат встречать будем. Ведь это такая победа!..
…Николай Устинович с полевой дороги выехал на асфальт. Переваливаясь с увала на увал, то вниз, то вверх, вьется он бесконечной серой лентой среди полей, в рамке лесных посадок. Кое-где у самой дороги, за кустами акаций и шиповника, за молодыми топольками, как линейные на параде, в строгие ряды построились невысокие, в рост человека, яблоньки с яркой, необыкновенно свежей листвой. Иногда, растолкав по сторонам лесополосу, поближе к асфальту косяком выбегают хлеба, шумя и волнуясь под ветром. Артемке посмотреть бы на эту красоту, но, утомленный рыбалкой и утренними приключениями, он спит, прислонясь головой к спинке сиденья. Мимо с гулом проносятся встречные машины, солнце ослепительно взблескивает в их фарах, и вот Николай Устинович весь уже во власти бесконечно меняющегося однообразия дорожного пейзажа.
Червенцов повернул рычажок приемника, немного спустя голос диктора сказал: «Благодаря усилиям наших ученых и в первую очередь…», на следующей волне выплыл торжественный, набегающий медлительными волнами прибоя рокот вальса, его оттеснил быстрый, прыгающий голос певца и сам унесся куда-то, отброшенный сильным и прекрасным женским голосом:
В сто голосов подхватил хор это наивное и торжественное ликование: «Лёлиньки, лёли, лёли».
Николай Устинович щелкнул рычажком: ничего интересного в эфире.
СВОЯ ЗЕМЛЯ
1
Владимир Кузьмич Ламаш приехал с полей поздно, когда село спало, лишь в двух-трех хатах блекло светились оконца. Подвез его молокосборщик, возвращавшийся с маслозавода, и, пока ехали по селу, в тишине звякали, сталкиваясь, бидоны. Луна бежала за пепельно-серыми облаками, изредка выкатываясь на простор, и тогда четче становились черные тени деревьев и хат. На крышах самоцветными камнями играла ночная роса. Под плетнями тускло темнели кусты лебеды и чернобыльника.
У своего дома Владимир Кузьмич слез с повозки и, шурша по бурьяну полами брезентового плаща, поплелся к калитке с одним желанием — спать. Молокосборщик загремел бидонами, погнал лошадь рысью. Сквозь белую занавеску в окне слабо желтел огонек притушенной лампочки, значит, Нина, жена, не спит и ожидает его. Только при виде хаты, в которой жил, Ламаш почувствовал, как устал и отупел, кажется, до того, что сил недостанет подняться по трем ступенькам деревянного крыльца, зайти в дом, потом раздеться и лечь. Он шел, прикрывая глаза огрузневшими веками, и каждый шаг доставался с трудом, — онемевшие ноги слушались плохо, словно их налило тяжестью, дорожка уплывала вбок.