— Ты еще не привык, к сердцу близко принимаешь, — говорил Климов, испытывая благожелательность к Ламашу оттого, что мог сочувствовать и утешать. — Действуй как в драке, — с расчетом, с умом, а то синяками заплывешь. Так-то, дорогуша. Напрямик одни самолеты летают, у них заднего хода нет, а ты умей отступить.
— На кривой выезжать?
— Зачем на кривой! Уступи для виду, а сам ломи свою линию, какая же это кривая.
— Ты, как заяц, наделаешь скидок и доволен: обвел охотника, — подмигнул Владимир Кузьмич и без уверенности добавил: — Нет, видно, скидками не обойдешься.
— Чудак! — сказал Борис Сергеевич, подбирая корочкой остатки соуса на тарелке. — Сам в петлю лезешь, как слепой. Начал ты хорошо, а теперь на попятную подался. Я ведь знаю, почему Георгий Данилыч потянул тебя на бюро, и давеча знал, когда ты у Башлыкова спрашивал, вот еще тип, у него на все секреты. Протасов вчера сам про это говорил — весь день у меня пробыл. Ему, понимаешь, неприятно, будто ты с авторитетом райкома считаться не хочешь.
— Чепуха все это! Скажи, не ты ли напомнил ему, а? Ведь это ж твои гектары, за тебя подчищаем.
— Нет, честно, Владимир Кузьмич, я перед тобой свят, — Климов даже постучал по своей объемистой груди щепотью. — Мне-то с чего в чужой огород заглядывать. А свеклой, сам знаешь, меня сверх меры нагрузили… Ну, и как же ты решил?
— Буду сеять.
— Сейчас?
— Сейчас. — Владимир Кузьмич твердо заглянул ему в глаза. — Выше головы не прыгнешь, как ни ловчи. Ты думаешь, бессмысленно?
— Да-а, умнесенько, ничего не скажешь. — Климов разлил водку по стопкам, выпил и, оглядев закуски на столе, придвинул к себе банку с консервами. — Ну и дела, мальчики! Ха-ха! — Он не рассмеялся, а раздельно, издевательски произнес это «ха-ха», точно насмехался над кем-то.
— Ну, а ты что сделал бы? — с досадой спросил Владимир Кузьмич.
— Я-то? Что тебе сказать, — проговорил Климов и, подумав немного, оживленно продолжал: — Ты послушай одну байку. Лет пять назад посеял я кукурузу в пяти полях. Ну, на трех она королева королевой, войдешь, будто в лес. — Он поднял растопыренные пальцы высоко над головой. — А на двух и поглядеть нечего, заросла, аж страшно, один сорняк скаженный. Вот, думаю, беда, сам помнишь, как тогда за кукурузу драили. Бывало, только и слышишь — кукуруза да кукуруза, про рожь да про пшеницу и не вспоминали, только о ней разговор. Ей-богу, сна от нее, проклятой, лишился, за что ни возьмусь — она перед глазами. А тут, как на грех, приезжает в колхоз второй секретарь обкома, Логунов Александр Петрович, помнишь его? Нахрапистый мужик, так и прет медведем. Вези, требует, на свою кукурузу, погляжу, какая она у тебя. Пропал, а делать нечего, везу. Приехали на первое поле — хороша, вижу, понравилась ему. А у меня, мол, вся такая, мы на нее, матушку, чуть не молимся. «Не ври, — говорит, — знаю вашего брата, любите одну сторону медальки показывать». Ладно, повез на второе поле, на третье. И всюду она стеной, зайдешь в рядки — одно небо видно. «Вся?» — спрашивает. «Вся!» — «А сколько у тебя гектаров?» — «Пятьсот». А у меня там и трехсот не было. «Врешь, не будет тут пятисот, меньше». — «Зачем врать, для себя растим, для себя стараемся, давайте хоть сейчас обмерю». А сам дрожу: ну, как не поверит? Слава тебе, поверил. Поехали дальше и как раз мимо самой плохой кукурузы, а там наше стадо пасется. Но я уже орел орлом, теперь вывернусь, думаю, не впервой. Стала машина рядом с пастухом, а я громко так, чтобы пастух слышал: «Тут наши поля кончаются, а это уже наших соседей, чужой области. Вот полюбуйтесь их кукурузой, я такую и на корню не держал бы». Александр Петрович покачал головой и спрашивает у пастуха: «Чья кукуруза?» А у меня ребята дошлые, с полслова понимают, что к чему. Мы, говорит, не вашей области. Александр Петрович даже выругался: что же вы такое дерьмо вырастили, глядеть противно? «Куда денешься, не удалась», — отвечает мой пастух, а сам на меня лупится: так, мол? Так-так, киваю ему, молодец. Ну, думаю, вывернулся, в соседнюю область не поедет проверять, да и лестно ему, у соседей, мол, кукуруза хуже, чем у нас… Вот, дорогуша, как бывает, тут главное — не теряйся, держи хвост трубой, иначе пропадешь ни за понюх табаку.