- Сюда возвращаться не вздумай. Станешь как я. Батька твой оклемается -- бери его, и увози куда подальше. Хоть в Сочи. Купи ему там дом. Деньги же у тебя есть?
- Да не поедет он никуда. Уже предлагал. Тут могила матери. Не бросит.
- Плохо. Здесь тлен. Тленом пахнет. Чуешь? Нельзя больше здесь жить! Кто может -- сваливают. Моя вот тоже... свалила. Увози отца. И ещё -- бабам не верь. Все они сучки. И ничего тебе дать не могут. А если что надо -- ты и сам возьмёшь. Верно?
Расстались не поздно. Ещё и девяти вечера не было. И не был сильно пьян Дмитрий. Так, слегка навеселе только -- специально берёгся, выпивал по полстопки, чтобы не развезло. Шёл, наслаждаясь приятно пустой головой, вдыхал холодный вечерний воздух, и всё казалось снова как встарь -- дома отец и мама, а он возвращается с дружеской вечеринки.
Их было четверо. Они вывернули из проулка у самого его дома. И у них был план. От первого удара в голову Дмитрий "поплыл", как неудачливый боксёр на ринге. Махал руками, но не попадал -- враги уворачивались. А потом его сбили с ног. Пинали лежачего. Но без азарта -- убить или искалечить в их плане не значилось. Они не куражились. Просто делали своё дело. Это спасло. А потом они исчезли, так же внезапно.
Дмитрий встал. Текла кровь из разбитого носа. Улица вращалась вокруг него, став неуловимо чужой, будто из параллельного мира. Болели отбитые рёбра. Но и в этом чужом, параллельном мире, существовал его дом. И Дмитрий пошёл, прихрамывая и шатаясь. Он протрезвел, но чужая улица вихлялась, выскальзывала из-под ног. И дошёл. И стоя у двери долго искал по карманам ключи. И, кажется, он потерял вдобавок барсетку?
Вернулся на место драки. Нашёл раздавленный, впечатанный в грязь мобильник. Но ключ? Где-то же должен быть ключ. Ключ от дома, где его ждут... И он вспомнил адрес.
Эгоист. Ты пришёл, когда я тебя не ждала. Когда совсем перестала ждать. И отступая в глубину коридора, ловила оборвавшееся в пустоту сердце, зажимала ладонью готовый вырваться вскрик, чтобы не разбудить едва заснувшего Даньку.
Ты вывел меня из ступора, просто и буднично сказав: "Здравствуй", как будто мы виделись только вчера. Улыбнулся, и капелька крови проступила на твоей разбитой губе.
Мои руки тряслись, пузырьки лекарств со стеклянным стуком сыпались на пол из картонной коробки, приспособленной под аптечку. Бинт, вата, таблетки фурацилина, зелёнка... А ты сидел на табуретке, запрокинув голову чтобы остановить идущую носом кровь, и гнусавым голосом повторял: "Не надо, Женя. Не надо. Не суетись, всё нормально, не надо. Дай только лёд, заверни в тряпочку. Есть у тебя?"
Но я же не пью виски. Пакет замороженных пельменей, обёрнутый кухонным полотенцем. Уткнуться в него и плакать. Или смеяться. Я ещё не решила. И всё никак не могла решить, замывая в ванной твои рубашку и куртку, покрытые мелкими красно-бурыми пятнами. Но сердце моё уже не летело в безвоздушный колодец, а стучало быстро и ровно, и делалось жарко лицу.
Не говорить. И даже не думать. Чувствовать. Как медленно струится за окном эта ночь, вывернутая причудливым завитком, непонятно и странно. Без вчера и без завтра. Желать. И бояться желать. Мазать твои ушибы троксевазином. Нежно и близко. Так близко.
И почувствовать твои руки. И коснуться твоих волос, скул, век. Ближе, и ещё ближе.
Губы с привкусом крови. Будто ожог. Отпрянуть, и ощутить твою силу. И уже не сбежать. Никуда не сбежать. От радости, боли, злости, вины, беспокойства, стыда. Как никогда раньше. Будто бы в первый раз. И в первый раз. И забыть обо всём. И раскрыться перед тобой. Навсегда. До конца. Здесь и сейчас.
Утро постучалось в окно жёлтой ладошкой листка, пролилось сквозь стекло серым молоком осеннего света. Я сварила кофе, и навела тебе макияж. Как смогла замазала ссадины, и припудрила синяки. Получилось смешно.
Назавтра Михаила Петровича перевели в общее отделение, и выписали через неделю. Теперь они чинно прогуливаются с Антониной Павловной под ручку, она трогательно опекает его, и листопад золотом осыпает им головы.
Долгие проводы - лишние слёзы. Твой прощальный поцелуй не был долгим. Ты сказал:
- Я вернусь, - я молча кивнула.
Ты протянул мне маленький серебряный ключик, новенький и блестящий:
- Пришлось поменять замок. Пусть у тебя будет. На всякий случай.
Самолёт набрал высоту. Под ним, далеко внизу, клубились чернильно-синие облака. Справа, антрацитовой чёрной стеной, нависала ночь. Слева алой киноварью горели последние краски заката. Пронзительно-ярким светом мигал на крыле фонарик. А впереди, в невозможном, неосязаемом далеке, распахнутая широко и привольно, лежала жизнь. Твоя жизнь.
Или всё-таки наша?
(С) Юлия Леденцова, 2017г.