— Здравствуй, Твоё Высочество. Евламний я Карпа сын. Из Шатуновских мы.
— И тебе здравствовать, Евлампий Карпович. А что, князю удлалиться след, или, полагаешь, и ему послушать твою весть стоит?
— Стоит, конечно. Он ведь денежки твои пересчитывает и за расходами следит. Да со мной давненько разговоры ведёт о том, что люди на острове толкуют между собой, и о слухах, что из других земель купцы приносят. Так что он уже и сам обо многом догадывается, — приветливо глянув на устроившегося на лавке Федотку, продолжил: — Про расписки твои речь.
Меняла Ёсип скупает их. Спервоначалу по девяносто восемь копеек учитывал, когда кому драхмы были нужны, али талеры. А нынче по рублю и трёх копейках берёт просто так, только неси. Оно бы и ладно, потому, как, видать, бумага от пользования не истирается и, вроде как, перевозить твои деньги куда как проще — лёгкие они. Но вот приметили, что нидерские гульдены этот мошенник начал людям предлагать за них.
Гляди, — дьяк положил рядом две монеты. Одна со следами хождения, а другая новая. На обеих чёткие оттиски с двух сторон и зубчики по краю. Новая немного толще на вид, хотя разницы в весе не чувствуется. Попробовал на зуб, как проверяют деньги на подлинность. Обе показались одинаковыми, не свинцовыми и не оловянными. На подделку похоже, однако с умом сделанную. Только по плотности и отличишь. То и поведал Гриша своим собеседникам.
— Так что, Евлампий, этот Ёсип задумал? Почто он не рубли подделывает, а чужие монеты?
— Рубли-то здесь знают хорошо и разницу многие почуют. Не положи я эти денежки рядом, нашел ли бы ты между ними разницу? И я бы не нашёл. Вот на то, видать и расчёт. Монета солидная, чуть не на два рубля ценится и в руке подержать приятно. А что плавится этот металл легче, чем золото или иные сплавы для денег применяемые, так это не каждый проверять станет. Так вот что еще. Подумай, какой силищей и сколь твёрдым штампом надо ударить, чтобы всё вот так ловко получилось? Явно ведь не из отливки делали, а из листа катанного чеканили.
Наши мастера не могут так, я спрашивал. И вполовину так не могут, и в четверть. Когда работает устройство для чеканки подобных монет, это далеко слышно, а тут на Ендрике похожего грохота отродясь не бывало. По всему выходит — издалека гульдены сии. В Неметчине их могли сделать, в Нидерии, Франии или Бриттии. Ну, самим-то нидерам оно без надобности, если считать, что на собственном монетном дворе по указке сверху. А вообще нидеры нынче с бриттами на Хаммасу спорят друг с другом кто чайцев тамошних шибче охмурит, вот и толкаются локтями. Так что запустить в обращение фальшивые гульдены как раз бриттам очень выгодно, причём именно в местах, за которые идёт соперничество. Но то догадки одни.
А вот что означает затея с расписками и чем она нам грозит — это я и не могу понять.
Дьяк замолк, кивком дав понять, что изложил всё, что хотел. Федот вообще ни звука не произнёс. А Гриша вскочил и помчался в приказную избу. По людскому заведованию бумаги смотреть. Ха, есть запись, что со столичного острова приезжал сюда человечек по имени Дэниэл Клунин. А имя это в аккурат на бриттское похоже. Привозил этот Дэниэл пудру да соли нюхательные и притирки ещё разные, отчего мытник с него положенное взял и записал в своих книгах, да в тайное и людское заведование донёс. Со следующей оказией негоциант этот убыл, а вот куда — в точности про то поминаний нет.
Помчался обратно на своё подворье и там, за конюшней, нашёл и друга и гостя, рассуждающих о сложных политических интригах. Понятно, что этим людям друг с другом интересно, только вот пора снова к делу вернуться.
Оказалось, что бритта того Евлампий не помнит, и по циркулярам имя не поминалось. Вроде как торговец разъездной — случаются подобные в портовых городах. Кликнули Любаву. Вот она гостя торгового вспомнила сразу. Румяна брала у него, а сам он по городу с ящиком на ремне ходил и во все ворота стучался. И, главное дело, обещался вскорости снова приехать с сурьмой и… ну ещё там кое-что, о чём мужчинам знать необязательно. На том и отпустили хорошую. А сами призадумались. По всему выходило, что, кроме как Клунина того дождаться и всё у него выведать, ничего иного делать пока не стоит.
Про гульдены Ёсиповские Евлампий слух распустит, что худые те монеты. Так что, если мужики с менялы назад свои, вернее, царевича, расписки стрясут, то и поделом ему хитрецу, чтобы неповадно было обман учинять. Ну не спутал бы столь опытный мудрила правильные деньги с поддельными. Стало быть, коли бока ему намнут, то ловить безобразников можно будет и не особенно старательно.
***
Мир вокруг оказался неожиданно сложным, пронизанным невидимыми связями и интересами огромного количества людей. Вот до какой мысли додумался Гриша, копаясь в своей памяти, когда пытался понять причину устойчиво отвратительного расположения духа. Руки опускались, подкатывало уныние и бесцельно бродя по городу он более не находил в себе никакого интереса к тому, что происходит вокруг.
Крепкие парни таскают в ладью мешки. Монотонный ритм хождения по сходням привлёк внимание. Подошёл, постоял в сторонке. А тут и погрузка завершилась — невелико судёнышко. На широкий люк, ведущий под палубу прилаживают деревянный щит, а сверху ещё и брезент собираются натянуть, а по тропе от сходней мальчик и девочка метут землю, перемешанную с нападавшим зерном. Мужик, судя по нарядной шёлковой рубахе — хозяин судна, проходя от склада шуганул детишек:
— Вот я вас, голь перекатная! А ну брысь отседва!
— Дяденька! — это у царевича само вырвалось. — А вы что, хотели эти зёрнышки сами подобрать?
Одет он сегодня крестьянским сыном, то есть босой и без шапки, потому впечатление на явно нездешнего купца производит неважное.
— А тебя, сопля, и не спрашивает никто. Молчи и под ногами не путайся.
Гнев, поднявшийся из глубины души, заставил сжать кулаки. Даже захотелось кликнуть рынд, отирающихся неподалеку с видом портовых бездельников. Но сдержался. Хотя слёзы из глаз брызнули и лицо покраснело — самому слышно, как уши пылают.
Обидчик же последовал мимо по сходню и стал проверять, как укрыли груз. Теперь на Грица накатило ледяное спокойствие, и голова заработала ясно. Всё по обычаю. Дядька сорвал на мелюзге раздражение, а попытавшемуся вступиться отроку сделал внушение. Нет, это не мир сделался сложнее, а он подрос и стал больше примечать. И нечего тосковать. Сколь сможет, столь поймёт он в хитросплетении бытия, и нечего терзаться. Получил от батюшки этот остров в качестве ноши — вот и должен нести свой груз.
Кстати, куда эти сорванцы усвистали?
А усвистали они за сарай, где на гладком камне отделяли зёрна от песка и глины. Просто выбирали пальцами, и добыча оказалась весомой — считай, целую пригоршню переложили в тряпицу. Проследив за ними, Гриша проследовал на возвышенность левого мыса, ту, на которой крепости нет, а только покинутый редут, где раньше стояла вторая батарея. Сейчас тут под оставленными солдатами навесами и в землянках, где раньше хранился огневой припас, живут беженцы. Старик со старухой, беременная баба — мать этих самых малолетков, неумытый дядька на одной ноге и несколько пьянчужек.
Беженцы, не сумевшие устроиться. Никому здесь не нужные и, если уж честно, не на многое способные. Ни работы с них, ни службы не спросишь, вот и оказались они в положении отбросов. Кто-то милостыню просит, кто-то ворует, а иные перебиваются случайными заработками.
Повернулся и ушёл, размышляя о том, что род, община, этих людей бы сохранила и использовала. Внуков нянчить, носки штопать или сказки рассказывать — вот и жили бы в тепле и не голодали. Но война вырвала их из привычного окружения и погнала туда, где не грабят и не убивают. И предоставила их самих себе. И что он может сделать? Нет, просто дать денег — это было бы трусостью. Малодушно откупиться — слишком простое решение. Но и оставлять всё как есть нельзя. Не по христиански это, хотя и некрепок он в вере, но отмахиваться от того, что делают служители Господа тоже нельзя. Однако и перекладывать на их плечи заботу о сраждущих… он хозяин острова и если не позаботится о людях, то никто не станет считать его своим.