— Верно, мать, я молод и здоров, — согласился Юлчи, — но сердце мое навеки потеряло самую большую радость. — И он откровенно, как матери, рассказал бабушке Саодат о своей несчастной любви.
Старуха с материнским сочувствием выслушала джигита и глубоко вздохнула:
— О, злой, изменчивый мир! Грудь народа кровью залита, душа печалью истерзана… Для такого джигита и не нашлось капли счастья!..
Чтобы не обидеть хозяйку, Юлчи принял от нее деревянную чашку с постной, обильно приправленной зеленью похлебкой, без всякого желания съел две-три ложки. Потом заговорил о сестре. Сказал, что намерен выдать ее замуж, если найдется честный, работящий джигит, и попросил бабушку Саодат, когда Унсин зайдет, подготовить ее исподволь.
Бабушка Саодат посоветовала:
— С выбором жениха торопиться не следует, сынок. Прежде надо разузнать, какие у него отец с матерью, какое его занятие-мастерство, а потом уже говорить о свадьбе.
— Лишь бы джигит был честйый и старательный — и довольно, — сказал Юлчи. — Про богатство, про дома и усадьбы узнавать нечего… Может, у вас знакомые есть?
— Близко ли, далеко ли — хорошие джигиты найдутся. А все-таки разглядеть и выбрать надо, сынок.
— Хорошо, выбирайте, приглядывайтесь, мать. Я и Шакиру-ата и Каратаю тоже накажу.
Бабушка Саодат отодвинула миску.
— Сдается мне, что с делом этим ты порешил только сегодня. Скажи, сынок, почему так торопишься?
— Не знаю, мать, что еще может обрушиться на мою голову, что придется повидать глазом. Одно ясно: мне рано искать покоя, не время думать о веселье, забавах. — Юлчи встал, выпрямился во весь рост, заговорил гневно: — До каких пор нас будут душить, терзать безнаказанно? Можно ли терпеть дальше?! Нет, пока жив — я не успокоюсь. Я покажу им!
Старуха долго испытующе смотрела на джигита, покачала головой, вздохнула:
— Насчет забав да веселья — прости, сынок. Я ошиблась. Ты не из таких, оказывается. — Бабушка Саодат тоже встала и торжественно, словно благословляя, произнесла: — Иди, сынок, ради народа иди в огонь, в воду. Такому джигиту все по плечу… — Старуха прислушалась. — Подожди, что это за шум?
Юлчи вдруг сорвался с места, выскочил со двора и побежал к гузару.
Толпа мужчин и женщин сгрудилась в тесной улочке. Слышны хриплые выкрики мужчин, проклятия скрытых под паранджами и чачванами женщин. Юлчи смешался с толпой.
Шумели две явно враждебные стороны: элликбаши — средних лет, щуплый: с узкими, плутовато поблескивавшими глазами, рядом с ним три молодых человека и старик, — судя по одежде и разговору, местные баи. А остальные — видно, беднота квартала. Старик бай, хоть лицо его и подергивалось злобой, старался говорить спокойно, сдерживая знаками и жестами разгорячившегося элликбаши. Но тот ничего и никого не хотел признавать. Молодых он ругал собаками, пожилых, не стесняясь, обзывал дураками, выжившими из ума стариками. Он зажимал от шума толпы уши и кричал:
— Что это за цыганский табор? О чем галдите? Десять раз, сто раз говорил вам и еще раз повторяю: из нашего квартала в мардикеры пойдут пятнадцать человек. На всякий случай мы наметили двадцать джигитов. На список их еще не брали и по начальству не сообщали. Из-за чего же смута? Подождите, я проучу вас! Тысячу раз вопите «дад» — все равно бесполезно! Вы подданные его величества белого царя и обязаны дать своих сыновей. Вот и все.
Толпа в ответ зашумела:
— Не дадим!
— Подохнуть вашему царю, замучил, тиран! — выкрикивали женщины.
— Вон как! — взвизгнул элликбаши. — Теперь я жалеть не стану! Только услышу еще от кого такие слова — сейчас же в участок сообщу!
— Хоть в Сибирь ссылай, если сможешь! — угрожающе выкрикнул какой-то джигит.
— Эй, подожди-ка! — Из толпы вышел высокий, крепкий старик, босой, в грязном войлочном колпаке. Поблескивая белками глаз, он поднял руку, громко заговорил — А те двадцать джигитов — чьи они, чьи сыновья? У купца Махамаджана — пять сыновей, у Шаю-нуса-карвана[101] — семеро, у Азимбая, который чаем торгует, — трое. Из них хоть одного записали? Нет! А что они — на земле родились или с неба прилетели? Они от войны попользовались, из мелких торговцев знатными богатеями стали. Им есть за что идти. Вы хотите послать только сыновей таких дехкан, как я, сыновей пастухов и ремесленников, а? То пинали нас, оттирали к сторонке, никто не слушал наших жалоб, воплей, а теперь сыновья наши потребовались?
Худой юноша, по виду ремесленник, протискался вперед, крикнул: