— Горячий джигит, пламенный. Устами народа говорит.
Молодые парни, окружавшие Юлчи, несмело стали расспрашивать его. Джигит отвечал просто и откровенно, и на перекрестке завязалась беседа словно между давнишними друзьями…
III
Летнее утро… Солнце играет над верхушками густых верб.
Юлчи вышел из дома пораньше, чтобы успеть до жары сделать лишнюю сотню кирпичей.
Со стороны верхнего квартала, направляясь к гузару, бежала толпа мужчин. За ними спешили несколько женщин в старых, потрепанных паранджах.
Юлчи остановился. Люди сгрудились у моста. Послышались исступленные вопли женщин:
— Дад! Где конец насилию?
Покрывая голоса женщин, раздался громовой бас одного из мужчин — плечистого, обожженного солнцем, одетого в лохмотья:
— Вперед, джигиты, вперед! Постоим за себя!
Толпа хлынула через мост.
Народу на гузаре было еще немного. Проклятья женщин, смелые возгласы мужчин напугали торговцев. Чернобородый бакалейщик, занятый поливкой тротуара у только что открытой лавки, застыл с ведром в руке, но тут же, опомнившись, поспешно скрылся за прилавком. А люди вначале нерешительно, потом все увереннее начали присоединяться к выступавшим.
Юлчи протиснулся вперед. Сердце джигита билось в груди, точно молот о наковальню. Он понял, что настал день, когда угнетенные и обиженные крепко схватят за ворот своих насильников.
Толпа все увеличивалась. Усилились вопли, восклицания, плач женщин.
Какой-то старик с белоснежной бородой распростер руки и, будто благословляя народ, во весь голос закричал:
— Собирайтесь, храбрецы! Собирайтесь! Газават! Газават!
Из чайханы выбежали два каких-то уличных парня. Сложив на груди руки, они поклонились старику. Тот благословил их. Парни, схватившись за ножи, висевшие у них на поясах, гордо оглядели окружавших.
Юлчи приблизился к старику:
— Отец, а каков смысл газавата?
— Сын мусульманина, — возмутился старик, — и не понимаешь?!
— Не совсем…
— Верблюжонок мой, по исламу газават — война мусульман с неверными. Умрешь — мученикоиг за веру станешь, убьешь — героем-победителем будешь. Такова по священным книгам война правоверных.
— Нет, отец! — выкрикнул Юлчи. — Наша война будет иная. Не все мусульмане одинаковые. Разве среди мусульман нет волков? И зубы их не такие же острые, как зубы других волков? Нет, мы будем истреблять всех волков! Так ли я говорю, люди? Наша борьба — это борьба за освобождение! За уничтожение всех волков, всех насильников, кровопийц!..
Из толпы с разных сторон послышались возгласы:
— Верно!
— Справедливые слова!
Изумленный словами Юлчи, старик схватился за ворот рубахи.
— Астагфирулла![102] — только и мог выговорить он.
Юлчи побежал в свой квартал, собрал бедняков, которых только вчера призывал к борьбе, беседуя на перекрестке. В толпе оказалась и бабушка Саодат.
Они вышли к гузару. Направились к Хадре. Мужчины шагали, расправив грудь, гордо подняв голову. Женщины беспрестанно слали проклятья царю и его приспешникам.
Толпа росла. Из кварталов, из узеньких улочек и переулков выходили и присоединялись группы молодежи, стариков, женщин.
Народ шел смело, густой шумной массой. Изредка встречались полицейские. Когда-то полицейские наводили страх на старого и малого, теперь же они сами трусливо жались к дувалам и прятались от глаз толпы. А люди, осознав свои силы, шли, не обращая на них внимания.
Юлчи рассчитывал, что восставшие направятся в новый город к дому губернатора. Но толпы народа, стекавшиеся со всех сторон, сворачивали к полицейскому участку на Алмазаре. В глазах простых людей это было самое черное, самое страшное учреждение. Оно олицетворяло всю власть. Все притеснения, насилия, издевательства ежедневно, ежечасно исходили именно из этого проклятого места. Мимо полицейского участка люди всегда проходили с трепетом.
«Хорошо, пусть пожар начнется отсюда!» — подумал Юлчи и, подбадривая людей, заторопился к Алмазару.
Неожиданно до слуха джигита донесся чей-то окрик:
— Юлчи-бай!
Юлчи обернулся: неподалеку на тротуаре с газетой под мышкой стоял Абдушукур. Рядом с ним какой-то стриженный «под польку» и одетый по моде молодой байбача в легком пальто полуевропейского фасона.
Юлчи неохотно сошел с мостовой.
Байбача усмехнулся, небрежно поигрывая стеком. Абдушукур строго хмурил брови.
— Куда вы все направились? — спросил он. — Куда ты ведешь людей? Это невежество, безумие! — Абдушукур уже кричал, брызгая слюной. — Что понимает это стадо баранов? Что понимаешь ты? Есть люди образованные, которые заботятся о благе народа… А ты зачем путаешься?