Консул невозмутимо слушал наш разговор.
— Я вовсе не собираюсь замуж. И ни о чем тебя не просила.
— Верно, не просила. Но в этом доме я решаю, кому следует выходить замуж, а кому оставаться холостым.
Повысив голос, она заговорила властно и раздраженно; лицо брата нахмурилось. Тогда она набросилась на меня, потащила в кухню и, уходя оттуда, заперла дверь на ключ. Она была попросту невменяема и старалась настроить Консула против меня. Тут я и впрямь испугалась, ведь ей было кое-что известно о моем прошлом. Кто-то, видно, говорил с ней. Понизив голос, она обратилась к брату. Приложив ухо к двери, я сумела разобрать ее слова:
— Это самозванка, отъявленная лгунья, опасное существо. Она обманула нас. У меня есть доказательства. Она хитрее, чем ты думаешь. У этой женщины за плечами целая жизнь, она всех провела. Говорят, она убила своих родителей. Мать ее умерла сумасшедшей, а отец даже заболеть не успел, сразу умер. Мы приютили в своем доме убийцу, воровку. Известно ли тебе, что она убежала, прихватив все фамильное состояние? Словом, поверь мне, брат мой, жизнь моя, свет моих очей…
— Хватит! Не верю я тебе. Ты совсем обезумела от ревности. Ты придумала эту историю, чтобы снова ввергнуть меня в одиночество, превратить в раба. Не выйдет!
Оттолкнув ее, Консул собрался запереться у себя в комнате, но она завопила что было мочи:
— Это не женщина, это мужчина! У меня есть доказательства, фотографии, документы. Она надула нас…
Консул разразился неудержимым нервным смехом. Сидящая продолжала кричать, затем до меня донесся ее умоляющий голос:
— Нет, брат, только не это, заклинаю тебя, ты меня пугаешь, никаких бритв, ты порежешься, прошу тебя…
Нет, это неправда… Я все выдумала. Ты ведь знаешь, как я тебя люблю и как я несчастна. Забудь все, что я сказала.
— В таком случае открой дверь кухни…
— Сейчас, сейчас.
Глазам моим предстал разъяренный, обезумевший Консул с бритвой у горла, вид у него был ужасный. Я взяла его за руку и отвела в комнату. Он дрожал, пот лил с него градом. Я отняла у него бритву и села с ним рядом.
— Глаза у меня сухие, — сказал он, — но в душе я обливаюсь слезами. А плачу я потому, что сестра моя совсем сошла с ума. И еще я плачу потому, что боюсь потерять вас. Я не вынесу разлуки с вами. Имени вашего я не знаю. С первого дня я стал называть вас Гостьей. Конечно, я мог бы придумать вам имя, но что значат имя и вообще узы?! Ваше присутствие принесло в этот сумасшедший дом чуть больше жизни, чувств, тепла и света.
Сидящая опять ушла. Воспользовавшись моментом, я все рассказала Консулу и во всем призналась. Я поведала ему свою историю от самого рождения до бегства из дома, блужданий, насилия и встречи с Сидящей. Я говорила о своем раскаянии, о своей печали и надежде, которую обрела благодаря его деликатной и нежной дружбе. И еще я сказала, что ничуть не сомневаюсь в том, что в один прекрасный день меня непременно отыщут и покарают. И все-таки я жду этого дня совершенно спокойно, хотя тоже не вынесу разлуки с ним.
Моя история вызвала у него улыбку. Он счел ее сказкой, которую я сочинила, чтобы скоротать первые двадцать лет жизни, историей, выдуманной ребенком, который страшно скучал и потому решил поиграть в эту игру, то вполне серьезную, то забавную.
— Смех — это очень важно, он пробивает стену страха, нетерпимости, фанатизма, — сказал в заключение Консул, хотя оба мы все еще находились под впечатлением вспышки Сидящей.
Он обладал поразительной способностью отключаться, когда случалось что-то тягостное, неприятное.
— Мне вовсе не обязательно закрывать глаза, — рассказывал он. — Сам я остаюсь здесь, на месте, а разум мой уже парит — в комнате или на террасе. Когда все из рук вон плохо, я предпочитаю смеяться, потому что, в общем-то, не бывает ничего по-настоящему светлого, но зато и беспросветно мрачного тоже ничего нет. Я бы даже сказал так: все довольно сложно, и потому истина — это скорее тень дерева, нежели само дерево. Если то, о чем вы рассказали, произошло в действительности, вы, должно быть, от души повеселились. Зато о ваших родителях и близких этого никак не скажешь. Вам повезло, у вас была возможность вести тонкую игру сразу на двух досках. Я вам как-то уже говорил, что слепота — это вовсе не изъян. В какой-то мере слепота, конечно, изъян, но для того, кто умеет использовать ее в игре, она перестает быть недостатком. Причем играть — это вовсе не означает обманывать, напротив, игра помогает выявить достоинства темного, непонятного. То же самое и с умом, уж не помню, кто определил его как непонимание мира. Созвучие этому мы найдем у наших поэтов-мистиков, которые внешний вид почитали маской, извращением истины. Вы лучше других знаете, ибо прочувствовали на собственном опыте, что ясность на деле является обманом. Что ясного, определенного может быть, например, в отношениях между двумя существами? Мне думается, в вашей жизни был какой-то момент невнимания, он затянулся, потом вы вошли во вкус, стали получать от этого удовольствие, начали играть, чтобы замести следы, обмануть чужие взгляды.
Помолчав немного, он стал искать мою руку. Я не шелохнулась, чтобы помочь ему. Я все еще думала о том, что он сейчас сказал. «Момент невнимания» — вот чем, оказывается, была моя жизнь, вернее, подобие жизни. Я была убеждена, что, если бы мне довелось встретить этого человека во времена моего преображения в юношу, я полюбила бы его или возненавидела, ибо он сразу же разоблачил бы меня. Я старалась тогда соблюсти видимость, но суть-то от этого не менялась. А этот незрячий человек обладал даром видеть при помощи всех других чувств. Его нельзя было бы обмануть. Слепого не обманешь. Можно рассказывать ему разные небылицы. Но ведь он больше прислушивается к интонациям, нежели к произносимым фразам.
Несмотря на то что он делал вид, будто не верит моей истории, улыбка, застывшая на его губах, красноречиво свидетельствовала: кое о чем он догадывается. Он взял мою руку, поднес ее к губам и поцеловал, прикусив немного. Я вскрикнула. А он молвил в задумчивости:
— Главный наш грех, который подтачивает и разрушает душу, лишая ее мало-помалу изначальной чистоты, это наше неприятие одиночества. Но что поделаешь? Все мы так ранимы… Правда, мы с вами, следуя особой своей судьбе, научились, наверное, преодолевать эту слабость. Во всяком случае, я сразу это почувствовал, как только вы вошли к нам в дом. Наша сила в том, что мы никому ничем не обязаны. В любой момент мы можем покинуть этот мир без сожалений и без драм. Всю свою жизнь я привыкал к мысли о таком добровольном уходе. Свою смерть я ношу в себе, словно цветок в петлице. А все остальное — суета сует, попытка не слишком огорчать время. Нельзя позволять времени скучать вместе с нами. Мы, конечно, делаем много глупостей, вещей, недостойных нашего разума. Я говорю «мы», потому что мы с вами похожи, нас объединяет договор, скрепленный тайной.
Мне снова вспомнилась сцена, когда Консул грозил перерезать себе горло, если Сидящая не выпустит меня из кухни. Не удержавшись, я спросила его, насколько это было серьезно. Он уверял, что не знает и что серьезность — это в конечном счете лишь острая форма игры. Возможно, он говорил искренно. К тому же он признался, что сестра порою внушает ему страх, и без всякого снисхождения нарисовал ее портрет:
— Она несчастна и потому немного сумасшедшая. В тот момент, когда мы внезапно лишились всего и не имели пристанища, потеряв и родителей, и дом, она вела себя мужественно. Мы оказались среди руин. Земля содрогнулась, и город исчез за огненным горизонтом. С той поры в ее душе поселилась неукротимая ярость, которую ничто не в силах успокоить или погасить. Она озлобилась. Стала недоброй, несправедливой, ей ничего не стоит все разорить без всякой причины. Отступить ее может заставить только еще более грубая сила. Вот почему иногда я прихожу в ярость. Но свое буйство я обращаю не против нее, а против самого себя. Только так я могу задеть ее за живое. И она знает, что я способен привести в исполнение свои угрозы. Более всего я виню ее за отсутствие великодушия, за ту поспешность, с какой она в любую минуту готова поддаться ненависти и злобе. Я знаю, что нахожусь в плену у нее. Я страдаю от этого и надеюсь когда-нибудь вырваться на свободу. Вообразите только, мне удалось разорвать путы слепоты, а вот выбраться из сетей неистовой любви сестры я не в силах.