Пока она говорила все это, две других связали мне руки на холодном как лед столе. Они разорвали мои шаровары и подняли вверх ноги. Надзирательница, знавшая здесь все, показала им крюки на потолке. Она дала им веревки. Ноги мои растянули веревками в разные стороны. Старшая засунула мне в рот мокрую тряпку. Положив руку в перчатке на низ моего живота, она раздвинула пальцами половые губы и, когда показалось то, что она называла «малюсенькой штучкой», побрызгала чем-то, потом достала из металлической коробки бритву, смочила ее спиртом и отрезала мне клитор. Содрогнувшись, я потеряла сознание.
Среди ночи я проснулась от страшной боли. Я находилась в своей камере в окровавленных шароварах. Внизу у меня все было зашито. Я стучала в дверь, звала на помощь. Но никто не пришел. Дождавшись утра, я стала молить одну из надзирательниц отвести меня в санчасть. Предлагала ей деньги. Санитарка, которая, верно, была в сговоре с надзирательницей, ведавшей пытками, дала мне мазь и заставила подписать бумагу, где я признавалась, что сама себя изуродовала. Мазь в обмен на подпись. Так я узнала, что все были подкуплены моими сестрами. Лекарство умерило боль.
Больше месяца я была сама не своя, чувствовала себя потерянной, не знала, куда приклонить голову, совсем обезумела, по ночам бредила, как в лихорадке, чувствуя себя на краю гибели. Консул дважды приходил повидаться со мной, но у меня недоставало ни сил, ни духа поговорить с ним. А главное — я не решалась рассказать ему о том, что со мной случилось. И все-таки меня не оставляла мысль об отмщении. Я строила всевозможные планы, придумывала немыслимые сценарии, потом, устыдившись самой себя и вспомнив о своем бедственном положении, испытывала отвращение ко всему семейству и сокрушалась, чувствуя полную опустошенность.
После второго визита Консула я решилась-таки написать ему записку и передать через одну заключенную, не раз выражавшую мне симпатию. В записке этой было всего несколько слов:
Потеряла Ваш след. Бреду во тьме и не вижу Вас больше. Больна. Больна. Мое тело изранено. Вы — единственный свет мой. Спасибо.
Забытые
Изболевшаяся, исстрадавшаяся, я продолжала свои ночные странствия, но не ради новых встреч, а чтобы отвлечься, забыть о скорби. Я прокладывала себе путь меж изможденных тел, подвешенных в огромном ангаре. Нагие, прозрачные, кожа да кости. Целая армия лишенных плоти тел дожидалась чего-то в этом ангаре. Увидев на другом его конце дверь, я направилась туда. По дороге я заметила табличку с зелеными стрелками и надписью «выход» на нескольких языках. Я пошла в направлении, указанном стрелками. Но выхода так и не нашла. Я была обречена блуждать в замкнутом пространстве, где царило ледяное молчание и пахло страхом. Я и не подозревала, что у страха может быть запах. Легкое дуновение, пробежавшее из конца в конец, заставило тела едва заметно всколыхнуться. Слабый перестук костей гулкое эхо преобразило в жалкую чечетку. Внезапно сзади послышался чей-то голос:
— Подойдите поближе, может, я еще успею открыть вам один секрет, речь идет о жизни и смерти… Не пугайтесь. Они думали, что я умер. Я весь изранен, и взору моему уже мерещатся потусторонние дали. Вы тоже ранены? Ну мне-то, во всяком случае, бояться больше нечего. Я хочу, чтобы вы знали, чтобы весь мир узнал… Подождите, не уходите…
Обернувшись, я увидела человека с окровавленными коленями и позеленевшим лицом. То был не призрак. То был умирающий, собравший последние силы, чтобы открыть мне свой секрет. Я приблизилась к нему.
— Все, кого вы здесь видите, были бедными людьми, нищими, бездомными, больными. Вы находитесь в зале, где раньше во время ярмарок продавали скот. И вот однажды был отдан приказ очистить город: какой-то важный господин, конечно иностранец, собирался заглянуть на наши улицы. Мы были грязным и неприглядным ликом страны. Следовало стереть всякое воспоминание о нас, изгнать всю эту бедноту, заставить ее испариться, пусть хоть на время, всего на несколько дней, пока длится визит чужестранца. Приказ был исполнен. Облава за облавой. И вот нас собрали здесь, а потом забыли. Начисто. Да, нас забыли. А мы передрались между собой. Я — последний оставшийся в живых, тот, кому надлежало исчезнуть, ибо свидетельство мое ужасно. Передайте эти слова. Расскажите всем, что вы здесь видели. Это вовсе не кошмар, мы никакие не призраки. Мы — люди, превратившиеся в отбросы и навеки забытые. Никто ни разу не востребовал нас. Вы — первый человек, который вошел в этот ангар…
Возможно, я заблудилась. Острая боль привела меня сюда. Однако я не спала и своими глазами видела это. Все так и было. Случилось это зимой. Люди в городе до сих пор говорят об этом. Их тела обнаружили в тот день, когда открыли ярмарочный зал, собираясь готовить новую выставку. Страх оказался сильнее боли. Страх и отвращение. Я ощупывала свое тело. Даже кости и те болели. Долгое время я не решалась мочиться. Я знала, что будет очень больно. Низ живота у меня распух. Потом, затаив дыхание, я все-таки решилась помочиться. Пот лил с меня градом. Голос умирающего проник мне в самую душу и смешался с моим собственным голосом, так что их трудно было различить. Я уже не слышала умирающего, а повторяла про себя то, что он доверил мне. Вещь странная, но такое слияние умерило мои собственные страдания.
Прошли еще две ночи, меня лихорадило, боль и страх не давали мне покоя.
Меня изувечили из мести. Но каким образом пришла в голову моим сестрам эта варварская мысль? Позже я узнала, что пытка, которую мне довелось пережить, весьма распространенная операция, к ней часто прибегают в Черной Африке, в некоторых районах Египта и Судана. Смысл ее в том, чтобы искоренить у юных девушек, пробуждающихся к жизни, всякое желание и возможность испытывать наслаждение. Узнала я также и то, что ни ислам и никакая другая религия никогда не потворствовали подобному изуверству.
Вселившийся в меня голос умирающего становился меж тем все явственнее, все определеннее:
— Надзирательница — это бывшая рабыня, давным-давно привезенная из Судана… Она настоящая колдунья и знает толк в пытках…
Наверняка, это она подала моим сестрам мысль изувечить меня, чтобы окончательно отлучить от жизни.
Лихорадка все не унималась, причиной тому была инфекция. Кровь моя закипала от ярости, в голове все путалось. Меня одолевали видения, одно мрачнее другого. Я не узнавала собственного голоса. Мне казалось, что смерть овладевает мной, и, чтобы вырваться из ее когтей, мне необходимо было рассказать о том, что я видела в ангаре. Но поговорить было не с кем. Ни надзирательницы, ни санитарки. В конце концов мне повезло: когда я тащилась в санчасть, то упала в коридоре, а в этот самый момент мимо как раз проходил врач. Я была почти без сознания. Он пришел в бешенство. Кричал во весь голос, называя всех дикарями и варварами. Кто-то из администрации показал ему свидетельство, в котором я признавалась, будто сама себя изувечила. Он еще больше рассердился. Меня тут же положили в больницу. Вылечив меня от инфекции, через несколько дней он снял швы. Когда я рассказала ему, как все это произошло, он с трудом поверил мне. Сначала он хотел обратиться в полицию, но потом, подумав хорошенько, только руками развел, выражая полное свое бессилие: