Наряду с этими учреждениями, которые представляли Рейх, Кайзер не располагал больше ничем, кроме престижа своего звания; он был обязан выполнять решения съезда, и не мог больше ни объявить войну, ни заключить мир. Он возглавлял федерацию наряду с князьями, которые в своих землях были, образно говоря, правителями (в особенности выборщики) — вельможами, графами и баронами, а также представителями городов. Реформа сделала из этой общности, состоящей из таких различных людей, жизнеспособную организацию, несмотря на то, что сложность ее структуры навязывала очень медленный ритм ее функциям. Если внутри границ империи и было возможно, с грехом пополам, обеспечить соблюдение порядка, ей с трудом удалось мобилизовать армию, и эти войска, лишенные должного финансирования, были столь посредственны, что на международной арене империя не внушала больше страха никому. Без австрийского дома она была лишена и меча, и щита.
Империя, гордая и оскорбленная Германия
Максимилиан заявлял, что «его честь была немецкой». Он называл себя rex Germaniae и был действительно прав, он был лишь королем Германии; regnum и imperium смешивались, как в немецком языке, где существовало только одно слово, Reich, для обозначения того и другого. Что сталось с «триадой», опорой империи? В «итальянском саду», казалось, тон задавала Франция, особенно после Мариньяна. От королевства Арль остались только воспоминания; фактически Прованс и Дофине подчинялись только власти Всехристианнейшего. С большим трудом Максимилиану удалось сохранить Франш-Конте. Нидерланды, ставшие после смерти Карла Смелого «Бургундией без Бургундии», обрели независимость. Герцог Лотарингии отказывался демонстрировать верность императору. Таким образом, Лотарингия, приобретение которой Генрихом I составило силу Восточной Франкии, не сбросив оков, в действительности их ослабила. Королевство, следовательно, сохраняло свою целостность. Швейцарская Конфедерация после победы над Австрией в 1499 г. не признавала решений судебных учреждений, созданных четырьмя годами ранее в Вормсе, так как в этом она видела признак настойчивой централизации. В другой части Германии, в Пруссии, этот оплот, называемый Germania nova, подвергался угрозе со стороны Польши.
Ослабление, затронувшее сердце империи подточив его границы, ранило немцев, для которых империя была communis patria, общей родиной. Ее слабость их огорчала, поскольку они осознавали, что располагают огромными ресурсами. Макиавелли, как знаток, оценил этот потенциал, но счел, что «он используется не в полной мере». Сознание своей бедности и богатства, заставляло немцев чувствовать себя униженными: «Нет нации более презираемой, чем немецкая», — воскликнул однажды Лютер.
Экономический успех
Как и христианство в целом, Германия была глубоко расшатана кризисом, начавшимся в конце XIII века, апогеем которого стала черная чума. Она была уже утомлена усилиями, которых требовали от нее ее развитие, а также интенсивное и быстрое расширение, начавшееся с тысячного года, когда в 1349 и 1350 гг. эпидемия, пришедшая с Востока через Италию, охватила ее от края и до края, унесла жизни двух третей населения в некоторых городах и за несколько дней обернулась безобразной мясорубкой, чья пляска смерти надолго осталась в памяти. После окончания бедствия выжившие снова объединились: за городом, неплодородные земли были заброшены, а тысячи деревень покинуты; больше не стоял вопрос о переселении народа в слабо заселенные области востока: Zug nach Osten закончился. Молодежь в поисках приключений направлялась в города, наполовину опустошенные бубонной чумой. Рабочих рук там почти не осталось, а следовательно, за труд хорошо платили. Выжившие получили состояние умерших, наследники раньше времени вступили в свои права! Эта внезапная концентрация богатств превратила горожан в гурманов: хлеба им было больше недостаточно, им хотелось мяса в больших количествах, овощей и фруктов, им нужно было, чтобы вино и пиво текло рекой. Это расширение продуктов питания отразилось на сельском хозяйстве. Гамма производимых продуктов расширилась. Большое значение приобрело животноводство, увеличилось количество рыболовных хозяйств, потому что на столе зажиточных людей речной рыбе, карпу или щуке отдавалось предпочтение перед сельдью. Но злаковые культуры оставались главной культурой крестьян. Итак, количество потребителей значительно сократилось, а брешь, пробитая черной чумой, восполнялась лишь понемногу. Так как закон спроса и предложения регулировал движение курса, цены на зерно падали, но скачками, так как сельское хозяйство оставалось непрочным и приносило слабый доход. Если по какой-то причине производство сокращалось, количество зерна на продажу сокращалось наполовину и даже больше, так как по меньшей мере четверть урожая откладывалась на посев на следующий год. Тогда цены внезапно снова поднимались, но это было на руку только спекулянтам, у которых была возможность делать запасы, когда зерно было недорогим, и которые сбывали свои запасы, когда цена повышалась. Кроме нескольких «деревенских петухов», у сельских жителей было нечего продавать. Спекулянтами были чаще всего горожане или монахи. Городские власти, старавшиеся сохранить общественный мир, знали, что дорогой хлеб подогревал злость бедняков, и поэтому создавали зернохранилища, чтобы избежать голода.