— Это что?! — едва смогла выговорить гостья с Лесбоса.
— Брага из диких слив. Ситулу с ней поставила на лед. Один варвар-паломник из северных земель научил.
— Что ж им дома то не сидится… — никак не могла отдышаться Анастасия. — А лед где взяла?
— Это тайна, но ты моя подруга, поэтому я тебе скажу… — слегка заплетающимся голосом, сказала Исимея. — Там, внизу под храмом… Эй, а ты куда смотришь? На мои соски?
— Да, — подтвердила Анастасия, залпом осушая кубок. — А что? У нас на Лесбосе говорят, соски — это такое же украшение женщины, как колечки и сережки. Про что мы только что говорили?
— Про соски.
— Нет, до сосков.
— Не помню.
— Соски… соски… Нет, мы говорили про лёд!
Мечтательно произнесла Анастасия и заметила.
— Вот ты думаешь, что как лесбиянка, так сразу ко всем женщинам в вырез туники заглядывать будет! А вот и нет! Хотя твою грудь я бы описала так. Удачный слог, хорошо подобраны две метафоры, лаконично и мощно, одновременно, две острые цитатки торчат в разные стороны.
— А ты думаешь, что только лесбиянки стихи хорошие про женщин пишут! А вот и нет!
— Вася, что ли про вас хорошее напишет?
Исимея с некоторым трудом поднялась на ноги и слегка пошатываясь, вышла на середину кухни:
— Сами напишем без Васи и без лесбиянок. Вот хорошие стихи, послушай!
— Здорово! — искренне восхитилась Анастасия. — Твое?
Но Исимея не смогла ей ответить. Коварный напиток северных варваров сморил бедную жрицу, толком ничего невкушавшую почти четыре дня, а чтение стихов отобрало последние силы. Девушка упала, где стояла — слава богам, на мягкую, хоть и истрепанную временем кабанью шкуру. Скрутилась калачиком и заснула.
— «Гера говорила дочери» — это мои стихи, — послышался голос от дверей, и в кухню зашла Солла, жена торговца краской из Тиринфа, собственной персоной.
Она уже не выглядела столь бодрой и веселой, как когда уходила из города разодетая, словно коринфская гетера. Впервые за все годы посещения храма, Солла не встретила по пути сюда не единой живой души. И кого же она увидела, придя к в священную рощу? Жалкого нищего, пьяненькую жрицу Исимею и девчонку с подбитым глазом в мужской одежде, в которой только слепой бы не опознал уроженку Лесбоса. Да и годы не были добры к тиринфийской обители Диониса. Высокие колонны ещё больше покрылись старческой сеточкой, чем Солла помнила по прошлым летам. Прекрасный мраморный барельеф с надписью «На тоненькой верёвочке висят с вином бочоночки» совсем зачернился, и невозможно было разобрать ни единого слова.
— Пьяная жрица Диониса — это я еще могу понять. Хотя запашок у вас тут явно не вина, — заметила тетя Солла. — Но вот лесбиянка в священной роще… Тебя каким ветром сюда занесло, дитя порока? Ты кто?
— Меня зовут Анастасия, — представилась поэтесса.
— Ээ… Не уж-то та самая Анастасия с Лесбоса, которая подралась с Василием Тиринфийским? — спросила Солла, бывшая всегда в курсе местных сплетен.
— Вы тоже его знаете? — от расстройства девушка даже икнула.
— С пеленок. — подтвердила Солла.
— А его стихи вам нравятся?
С минуту подумав, Солла ответила:
— Вот единственные Васины стихи, которые мне известны и то потому, что он написал их на дверях нужника, когда от моего пасынка Гератиона сбежала жена.