— Как он тебе? — тихо спросила Света у Ванечки.
— Смешной, — шмыгнул носом сын.
— Разве? — удивилась Света.
— Ага, мам, у него морда потешная очень, — вздохнул Ванечка.
Шоу продолжалось и набирало обороты.
Коту под хвост
Улица Крайворонская.
— Льва Тимофеевича к прокурору Евтакиеву, — утром услышал майор Рогаткин и неторопливым шагом направился в кабинет на втором этаже межрайонной прокуратуры.
— Значит, Лев Тимофеевич, артистом заделались — и с каких это пор? Скоро на эстраде девушек будете пилить тупой пилой, да? — вопросил прокурор, едва старший следователь переступил порог.
— Но я сам ничего не знал, — нахмурился Лев Тимофеевич. — Для меня самого вчерашнее шоу — это большой сюрприз, Петр Асланович! Не верите, да?.. Ну вот, всегда вы так.
— Так это даже хуже! — не сдержал крика Евтакиев. — Хуже!.. Черт знает что творится!
— Почему? — убрал ладони со лба Рогаткин. — Чем хуже? Какая тут связь? Между шоу и чертом? Чёрта, мне мама говорила, нельзя поминать всуе…
— Выходит, корреспонденты скандальной передачи играючи дали прикурить всем следователям межрайонной прокуратуры улицы Крайворонской? Да?
Рогаткин и Евтакиев долго глядели друг на друга, в кабинете было прохладно и пахло мужским одеколоном.
«Похоже, топить перестали?» — хотел спросить Лев Тимофеевич, но спросил совсем о другом:
— Минуточку, ну а если бы я тогда не продиктовал номер на коробе воздухопритока…
Евтакиев махнул рукой:
— Замолчите! А швабру кто найдет? Может быть, мне обратиться к нашей уборщице Гюльшат Ибрагимовне Турчиной? А не к вам, Лев Тимофеевич! Звездный вы наш… персонаж! Майор Рогаткин, а майор Рогаткин?
Майор Рогаткин вздохнул и отвернулся — в окне летали птички, стремительно склевывая крошки с подоконника.
«Воробьи или вороны?» — сняв очки, сфокусировал на них зрение Лев Тимофеевич.
— Кто знает, может быть, ваше место — это ее место, а ее место — ваше место! — продолжал «снимать стружку» прокурор.
«Что-то не то?» — подумал Лев Тимофеевич, возвращаясь в собственный кабинет.
«Что-то не то!» — продолжал размышлять он по пути домой.
«Что-то не то, Лев Тимофеевич!» — проснулся ночью в холодном поту майор Рогаткин. Рядом, положив голову на подушку, спала Белоснежка.
Находка
Ночью в галерее Фирюзы Карнауховой было светло, как днем. Чисто вымытые полы сверкали. Круглосуточная охрана выпустила из галереи двух уборщиц. Они торопились в метро и едва успели перед его закрытием.
Рогаткин бежал по Москве, была ночь. Он проснулся вдруг, слова Евтакиева, что его место и место уборщицы равноценны, сыграли добрую роль.
Галерея уже сияла чистотой и была закрыта. Льва Тимофеевича после звонка охранника госпоже Фирюзе Карнауховой впустили под честное благородное слово следователя. Под аркой сияли веселенькой хромировкой два пылесоса «Самсунг». Рогаткин подошел к ним и задумчиво провел ладонью по бокам ближнего.
— Что такого, Лева? — спросил он сам себя, когда, проснувшись… вспомнил вдруг покрытый пылью агрегат в арке, который он видел в последнее свое посещение галереи Фирюзы Карнауховой.
— Так, так, так!.. — Следователь огляделся и безошибочно залез в шкаф за пылесосами… И — увидел три швабры.
— Так, так, так!.. — стал рассматривать их Лев Тимофеевич.
— Так, так, так!.. — взял он очень удобную швабру с длинной ручкой.
На полке шкафа лежало удостоверение. «Президент Всея Руси Пуговицына Мария Ивановна» — значилось там. Лев Тимофеевич вздохнул. Священная швабра наконец найдена!
«Она прекрасна! — прижал к груди швабру Лев Тимофеевич. — Почти как Света… Нет — швабра лучше! — детально рассмотрев раритет, сделал вывод старший следователь межрайонной прокуратуры. — Она близка к совершенству! Она и есть — совершенство!»
Рогаткин снова оглянулся на покрытый пылью пылесосный агрегат. Похоже, одна из уборщиц не любила им пользоваться категорически, предпочитая современной технике старую, веками проверенную швабру!
— Я просто помыла ею пол и забыла поставить на место! Я же не унесла ее домой! — крича, оправдывалась наутро Мария Ивановна Пуговицына, когда ее вызвали и попросили покинуть это престижное место работы. — Ну черт знает что такое, а!.. И на что мы будем жить — я и мои пять детей? Вам что, швабра — дороже человека! Капиталисты проклятые… Чтоб ваша галерея сгорела на фиг!
И по-своему, разумеется, Марь Ивановна была права, но это уже не имело никакого значения. Жизнь шла по одним лишь ей понятным законам (которые, как я писала в пяти предыдущих романах — писали черти), и все вернулось на круги своя…