Оставив Бабченко и обратившись к Сабурову, Проценко продолжал:
— А вы тоже должны помнить — ночью не числом, а неожиданностью, как в Воронеже... Помните Воронеж?
— Так точно.
— Хорошо помните?
— Так точно.
— Ну, тогда всё. Держитесь, как в Воронеже, и ещё лучше. Вот и всё, вся мудрость...
Проценко повернулся к человеку, стоявшему позади и молча слушавшему разговор. Теперь Сабуров разглядел его. Он был одет в чёрное кожаное, блестевшее от дождя пальто с полевыми генеральскими петлицами. Очевидно, он дал Проценко все указания ещё раньше и теперь только слушал.
— У вас приказаний не будет, товарищ генерал? — спросил Проценко. — Разрешите отпустить командиров?
— Сейчас, — сказал генерал и подошёл ближе к свету.
Теперь Сабуров мог разглядеть его. Он был среднего роста, с тяжёлой львиной головой, смотревшими исподлобья, тяжёлыми глазами, с тяжёлым подбородком и с общим выражением какого-то особенного упорства во всём — в глазах, в наклонённой голове, в стремительно подавшейся вперёд фигуре. Казалось, что он сейчас скажет слова непременно угрюмые и резкие, но голос, каким он заговорил, был неожиданно ясным, спокойным.
— В уличных боях участвовали? — спросил он Сабурова.
— Так точно.
— Сапёров вперёд, автоматчиков вперёд, лучших стрелков вперёд. Поняли?
— Понял.
— И сами вперёд. В этих случаях у нас, в Сталинграде, так принято.
— И у нас в дивизии тоже так принято, — сказал Сабуров с неожиданной для себя резкостью.
Лицо генерала не выразило ничего. По нему нельзя было угадать, понравился или не понравился ему ответ.
— Разрешите отправляться командирам? — повторил Проценко.
— Да, пусть идут, — произнёс генерал.
Выходя, Сабуров почувствовал на себе его внимательный взгляд и услышал последние, громче остальных сказанные слова Проценко, ответившего на вопрос генерала:
— Ничего, осилит...
Идя в темноте вслед за Бабченко, Сабуров спросил его, когда же тот наконец даст ему комиссара вместо прежнего, заболевшего тифом и снятого с эшелона по дороге.
— Что ж, я тебе его рожу, что ли? — грубо отрезал Бабченко. — Политрук первой роты выполняет его обязанности или нет?
— Выполняет, — недовольно ответил Сабуров, но Бабченко сделал вид, что не понял его.
— А раз выполняет — пусть и дальше выполняет.
Они прошли ещё несколько десятков шагов в молчании. Сабуров не любил и не ценил Бабченко, но уважал за личную храбрость, и, кроме того, это всё-таки был его командир полка, человек, вместе с которым через час они вступят в бой. Сабуров не то что боялся, но волнение, более сильное, чем обычно, охватило его перед этим ночным боем, и ему хотелось услышать от Бабченко что-то, что могло его поддержать.
— Как думаете, товарищ подполковник, должно всё хорошо сойти, а?
— Я не думаю и вам не советую. Приказ есть? Есть. А думать завтра будем, когда выполним.
Он сказал это сухо, по-обычному, как всегда ничего не поняв из того, что делалось в душе его подчинённого. И Сабурову не захотелось больше ни о чём его спрашивать.
Когда Сабуров вернулся в расположение батальона, оказалось, что его ординарец, которого все в батальоне, несмотря на его тридцатилетний возраст, звали просто Петей, уже устроил среди развалин барака подобие командного пункта; правда, влезать туда надо было на четвереньках, но зато там было сравнительно сухо и горел свет.
Сабуров позвал к себе Масленникова, политрука Парфенова, заменявшего комиссара батальона, и командиров всех трёх рот: долговязого, усатого, похожего на Чапаева Гордиенко, маленького Винокурова и спокойного, тяжеловесного сибиряка, пришедшего недавно из запаса, Потапова. Сабуров дал командирам полчаса на то, чтобы выбрать из каждой роты по пятьдесят человек автоматчиков и лучших стрелков.
— Впереди, — объяснил он, развёртывая план города, — лежит площадь. На той стороне — дома, уже взятые немцами, — три больших дома, каждый в полквартала. Эти дома надо занять сегодня ночью, — говорил он, подчёркивая значение этих слов тем, что после каждого делал паузу, словно ставил точку...