По всей видимости, Соклей этим не удовлетворился. Менедем бросил на него взгляд, говоривший: "Заткнись". К его удивлению, брат понял сообщение. Менедем хотел, чтобы моряки считали предзнаменования хорошими. Чем они счастливее, тем лучше работают. Если Диоклей не мог порадовать их настоящим, он мог и придумать добрый знак.
Берега к западу от мыса Педалион покрывал белый песок, дальше, вглубь суши, красная почва обещала богатые урожаи, хотя солнце выжгло поля, ожидающие дождей, чтобы вернуться к жизни. Но вот с ветром у мыса творились странные вещи — он стал порывистым и переменчивым, то по ходу торговой галеры, то против.
— Боги, как я рад, что плыву на акатосе, — сказал Менедем. — Не представляю, как идти вдоль этого побережья на крутобоком корабле. Можно много дней плыть, и никуда не сдвинуться. Впрочем, даже если бы ветер дул в одном направлении, он тебя вынесет на берег, вместо того, куда надо.
— Это нам ни к чему, — ответил Соклей. — Такого нигде не надо. И особенно на берегу, где тебя никто и не знает.
Диоклей склонил голову.
— Именно так. А особенно на этом побережье, где большинство жителей — финикийцы, а не эллины. Китион, ближайший отсюда город, — финикийский.
— Финикийцы ничем не хуже эллинов, если судить по Сидону, — сказал Соклей.
— Я не говорю, что они хуже. Они чужеземцы, — ответил келевст. — На месте финикийского капитана, я бы лучше сел на мель здесь, чем у Саламина, где живут в основном эллины.
— А я бы лучше вообще нигде не садился, — сказал Менедем. — И не собираюсь сейчас.
На другой день он причал в Китоне, купить свежего хлеба. Город выглядел финикийским — сгрудившиеся близко друг к другу здания, люди в шапках и длинных одеждах. Гортанная арамейская речь преобладала над мягкими восходящими и ниспадающими переливами греческой.
— Я могу понять, что они говорят! — воскликнул Соклей. — Когда мы высадились в прошлый раз, я и половины не понимал, а теперь почти всё.
— Ты же сам на этом языке говорил, — сказал Менедем. — Вот почему. Даже я немного начал их понимать! Но, надеюсь, забуду этот язык, как только мы вернёмся на Родос. Мне он больше тогда не понадобится.
— Не хочу забывать! — ответил Соклей. — Я вообще ничего не хочу забывать.
— А я могу назвать несколько вещей, о которых хотел бы забыть, — сказал Менедем, — и прежде всего, Эмастарт, — он смеясь покачал головой. — С ней с выполнением клятвы у меня проблем не было. Как насчёт тебя, наилучший? Раздразнил мужей в Иудее? Ты-то ведь не давал клятвы.
К удивлению Менедема, брат замялся, закашлялся, и вообще смутился.
— Ты откуда узнал? — спросил у него Соклей. — Говорил с Москхионом или Телефом? Разболтали?
— Они не сказали ни слова, мой дорогой, да я и не думал спрашивать, — сказал Менедем. — Но раз так, спрошу у тебя. Кто она? Хорошенькая? Ты же не стал бы этого делать, если она не очень?
— Её муж хозяин гостиницы, где мы останавливались в Иерусалиме, — нехотя объяснил Соклей. — Её звали Зильфа, — он изобразил что-то, напоминающее улыбку, — глядя на неё, я думал, что она самая прекрасная в этом мире.
Менедем громко расхохотался.
— О, да. Это мне хорошо знакомо. Я пытался тебе говорить, но ты же не слушал.
— Я теперь тоже больше узнал, — ответил Соклей. Ясно было, что он предпочёл бы не знать.
Всё ещё смеясь, Менедем спросил:
— Так в итоге, ты её получил?
— Да, на обратном пути из Энгеди, — в словах Соклея не слышалось особой гордости. — Если бы она не злилась на мужа, мне бы ничего не перепало.
— Все они так говорят, — успокоил Менедем. — Может, они даже сами в это верят. Это даёт им оправдание делать, что хотят. Ну, и как оно?
— Лучше, чем со шлюхой, в этом ты прав, — подтвердил Соклей.
— Ну а то, — согласился Менедем.
— Ты мне разное говорил, — сказал Соклей. — Что-то оказалось правдой, а что-то и нет. Знаешь, потом она разрыдалась, говорила, что лучше бы не делала этого. А до того всё было хорошо, и даже лучше, чем хорошо. Но когда мы закончили… — он покачал головой.
— А, одна из таких. Не повезло тебе нарваться в первый же раз, — Менедем сочувственно положил руку на плечо брата. — Что поделать, бывает.
— Наверное, раз уж случилось со мной, — ответил Соклей. — И это выглядело как игра. Неприятно.
— А почему нет? Что же ещё? — Менедем искренне удивился. — По-моему, лучшая игра в мире, но всё же, только игра.
Соклей с трудом подобрал слова для ответа.
— Это не должно быть только игрой. Это слишком важно. Тогда я ненадолго… думаю, я влюбился. Не знаю, как ещё это называть.