Люди говорили о ставках и рисках. Все понимали, в чем он заключается, и со знанием дела рассуждали о шансах того или иного человека. Кроме того, они говорили о цене неудачи, и тоже не называли, какова она будет.
Наконец любопытство Соклея взяло над ним верх. Он подошел к какому-то местному и сказал:
— Прости, о наилучший, могу ли я задать тебе вопрос?
— Без сомнения, чужеземец. Говори.
— Сердечно благодарю тебя. — Как и на Кипре, здешний акцент заставлял Соклея сильнее, чем обычно слышать собственный дорический диалект. Тем не менее, он продолжил: — Что за ставки, о которых все вы говорите?
— Дотронуться до алтаря Аполлона Гилата без ведома жрецов, конечно, — ответил курионец.
Соклей удивленно воззрился на него.
— Но разве это не верная смерть? Разве за это не сбрасывают со скал? — он указал на запад.
— Воистину так, господин. Если кто будет пойман, неизбежно постигнет его такая судьба. Такова цена неудачи.
— В таком случае, кто же захочет совершить подобное безумие? — спросил Менедем.
Пожав плечами, курионец ответил:
— Такова нынче страсть среди молодежи сего города. Собираясь по двое или трое, они поднимаются к храму, и другие свидетельствуют, как один дерзнёт возложить руку на алтарь, а затем все поспешно удаляются.
— Зачем? — спросил Соклей. И снова местный только пожал плечами. Увидев, что у родосцев больше нет вопросов к нему, он вновь вежливо склонил голову и пошел своей дорогой.
А Соклей все скреб в затылке, вопрос не давал ему покоя, как застрявший в зубах кусочек осьминожьего щупальца. Наконец он сказал:
— Кажется, я понял.
— Не могу сказать такого о себе, — ответил Менедем.
— Вспомни Афины больше ста лет назад, когда Алкивиад с приятелями осквернял Элевсинские мистерии и портил гермы у домов. Вероятно, они не желали причинять вред, а просто веселились, пьяные, и играли в дурацкие игры. Вот и здешняя молодежь занята тем же самым.
— Не такая уж это и игра, если попадешься жрецам, — заметил Менедем.
— Интересно, как они охраняют алтарь. Если это лишь игра, то, может, большую часть времени они смотрят в другую сторону… Хотя Алкивиаду не поздоровилось, когда те, кому следовало держать язык за зубами, проговорились.
— Завтра мы уплывем отсюда. Мы никогда не узнаем.
— Зря ты это сказал. Теперь я буду мучиться до конца жизни.
— Не будешь, если сам не захочешь. А меня волнуют товары на этой агоре. Не вижу ничего, что захотел бы увезти отсюда, — Менедем щелкнул пальцами. — А, нет, беру свои слова обратно. Там был один очень хорошенький мальчик.
— Иди ты к воронам, — сказал ему Соклей. Красота мальчиков привлекала его внимание примерно так же, как красота породистой лошади. Он восхищался, но не желал обладать. Думая об этом, он задавался вопросом, не потому ли так случилось, что в юности он никому не нравился. Может быть, то унижение до сих пор уязвляло его.
Про Менедема же, напротив, писали на стенах по всему Родосу: "Менедем прекрасен", "Менедем лучший", "Мальчик Менедем самый красивый". Он знал, что с Соклеем такого не бывало, но большую часть времени проявлял такт, как и сейчас:
— Что ж, мой дорогой, я его заметил. Но, вероятно, у него нет чести, всего лишь ещё один маленький мерзавец с упругой попкой.
Теперь Соклею захотелось защитить мальчика:
— Ты ничего о нем не знаешь.
— Да, но знаю породу. Кое-кто продает вот так свою красоту, — Менедем снова щелкнул пальцами, — поскольку ничего другого у них и нет.
Соклей хмыкнул.
— Что? Думаешь, я шучу? — спросил Менедем.
— Нет, дорогой, вовсе нет. — В юности, когда Менедем просто купался во внимании, а на Соклея никто и не смотрел, он говорил себе, что у брата есть только красота и, повзрослев, он станет бесполезным. Он ошибался, но это не значит, что это его не утешало.
Они возвратились на "Афродиту". Над ними пролетела одна из огромных летучих мышей.
— У неё острый нос, — сказал Менедем. — Как у хорошенького мальчика, о котором я говорил. Как ты думаешь, летучие мыши считают друг друга красивыми?
Поразмыслив, Соклей покачал головой.
— Что я думаю, так это то, что ты очень странный, раз такими вопросами задаёшься.
— Ну, спасибо! — ответил Менедем, словно Соклей его похвалил. И оба рассмеялись.
Некоторые моряки ушли в Курион напиваться. Впрочем, Диоклея не волновало, что придётся их собирать.
— Я об этом даже не думал, — сказал он, когда с этим было покончено. — Ведь никто не хочет застрять в этом жалком местечке.