Он чувствовал, что говорит, как Кривда из "Облаков", и ждал, когда Соклей упрекнет его в этом. Менедем любил непристойную чепуху Аристофана гораздо больше, чем его брат, но Соклей читал "Облака" и не одобрял их за насмешку над Сократом. К его удивлению, Соклей упомянул афинянина иначе:
— Может, ты и прав. Читал или хотя бы слышал о "Пире" Платона? Там, где Алкивиад вваливается с улицы, как ты говоришь, и рассказывает о временах, когда пытался соблазнить Сократа.
— А разве Сократ не был уродлив как сатир? — спросил Менедем. — А Алкивиад не был самым красивым юношей Афин в те незапамятные дни?
— Около ста лет назад, — уточнил Соклей. — И да, Сократ был безобразен, а Алкивиад красив.
— Так зачем Алкивиад пытался соблазнить его? Он же мог получить кого угодно? Такова сила красоты.
— Знаю, — резко ответил Соклей, и Менедем испугался, что сказанул лишнего. В юности он отличался выдающейся красотой и наслаждался роскошью выбора. А высокого, неуклюжего и невзрачного Соклея никто не домогался. Через мгновение Соклей продолжил: — Если Алкивиад мог выбрать любого, но соблазнял Сократа, о чем это говорит?
— Что он был чрезвычайно близорук? — предположил Менедем.
— Как смешно, — буркнул Соклей, а Диоклей расхохотался. Он больше не отбивал ритм — с добрым северным ветром "Афродита" шла под парусом. Соклей взял себя в руки:
— Он знал, что Сократ безобразен, все это знали. Так что же он видел в нем, если не красоту души?
— Но охотился-то Алкивиад вовсе не за душой, — заметил Менедем, а за…
— Ой, заткнись. В этом смысл "Пира": как любовь к прекрасному телу ведёт к любви к прекрасной душе, и насколько любовь духовная выше и лучше телесной.
Менедем почесал в затылке.
— Любовь к прекрасному телу… Но ты только что сам признал, что тело Сократа было далеко от прекрасного.
— Ты намеренно притворяешься, что не понимаешь? — спросил Соклей.
— Не в этот раз.
— Свежо предание, — мрачно заметил Соклей. — Ну, смотри: душа Сократа была столь прекрасна, что Алкивиад хотел разделить с ним постель несмотря на уродливое тело. Разве это не удивительно?
— Да уж, — ответил Менедем, и Соклей посмотрел на него так, будто размозжит ему голову амфорой с оливковым маслом, если тот скажет ещё хоть слово. "Конечно, — подумал Менедем. — Ведь если кто-то мог полюбить уродливого Сократа за прекрасную душу, почему бы такому не произойти когда-нибудь и с невзрачным Соклеем? Неудивительно, что он принимает эту историю так близко к сердцу".
Он не привык к таким открытиям — будто боги на мгновение дали ему посмотреть на мир глазами Соклея. Но он понял, что не может рассказать брату о том, что видел или думал, что видит.
Солнце село, моряки поужинали хлебом, оливками, луком и сыром. Менедем запил скромную еду дешёвым красным родосским вином — для питья сойдет, но за пределами острова такое не продать. Отойдя к борту, он помочился в море. Кое-кто из гребцов уже устроился на скамьях и уснул. Менедему не спалось. Он сел на корме, где провел весь день, и смотрел, как на небе появляются звезды.
Луна, а точнее, прибывающий месяц, низко висела на западе. Света от него немного, но этого хватало на танцующую лунную дорожку, бегущую к "Афродите". Кроваво-красная блуждающая звезда Ареса, хотя и не такая яркая, какой бывала, стояла высоко в юго-западной части неба.
Соклей указал на восток.
— Вон блуждающая звезда Зевса только что показалась из-за горизонта.
— Да, вижу, — подтвердил Менедем, — ярчайшая звезда в небе, при этом Арес угасает, а Афродита слишком близко к солнцу, чтобы её увидеть.
— Интересно, почему некоторые звезды блуждают, как и Луна, но большинство всегда находится на одном и том же месте.
— Как ты надеешься узнать это? — спросил Менедем. — Они делают то, что делают, вот и всё.
— Я могу надеяться узнать, почему, — ответил его двоюродный брат. — Я не рассчитываю на это, но надеяться могу. Знать, почему что-то происходит, даже важнее, чем знать, что именно происходит. Когда знаешь, почему, ты действительно понимаешь. Сократ, и Геродот, и Фукидид согласны в этом…
— И значит, так оно и есть, — саркастически заметил Менедем.
Но Соклей не клюнул на наживку.
— Гомер говорит то же самое, знаешь ли, — только и сказал он.
— Что? — Менедем так резко выпрямился, что в спине хрустнуло. В отличие от брата, он не особенно любил философов и историков — те витали слишком высоко в облаках. Другое дело Гомер. Как и большинство эллинов, Менедем первым делом обращался к "Илиаде" или "Одиссее". — Что ты хочешь сказать?