Служил он, как редко кто служил когда-либо. Проповедовал отлично. Народ его очень полюбил. Он служил в Куркино. Там большой приход. Это практически Москва. Я присутствовал на его службе и видел, как народ его любит. Потому что он был барин. В хорошем смысле слова. Они чувствовали в нем господина. Это сразу психологически ощущалось. Он, естественно, это принимал. У нас, интеллигентов, психология другая. Мы с ним как-то зашли в кафе – только стали вводить самообслуживание. Он не мог ходить с подносом. Зовет девушку и договаривается, чтобы она пришла и обслужила нас. Не потому, что ему лень было встать. Это было ему органично присуще. Он был наделен редким шармом. Как говорил отец Владимир Рожков, в Москве было три самых знаменитых гурмана-кулинара – Эшлиман на втором месте. Он готовил сверхъестественные виды пищи. Все быстро схватывал. Прочитает что то в «Науке и религии» и уже рассказывает, как специалист в этом деле»1.
С отцом Николаем в первой половине 60-х годов отец Александр постоянно общался. Это было подлинное родство душ: «Не было никого, с кем бы я тогда так тесно был связан. Причем эта связь перешла почти в телепатическую. Мы сравнивали, какие проповеди говорили в один и тот же день, и оказывалось, что мы говорили одно и то же. Возникло исключительное единство, хотя мы очень разные люди. Он был обращенный, а я церковным человеком с детства. Он был аристократом – я им не был никогда. В период нашей близости, совместных работ и встреч мы обсуждали приходские дела, как нам работать в Церкви. В это время начались самые активные антирелигиозные выступления. 1958 год – это начало хрущевской атаки. Началось закрытие храмов, пресса была полна выпадов против Церкви»2.
Карелин Ф.В.
Отец Александр вспоминал печальные события, которые последовали вслед за запрещением в служении двух священников. Эта история существует в двух вариантах. Один принадлежит отцу Александру Меню. В конце 70-х годов он надиктовал на магнитофон воспоминания об этом периоде, не особо вдаваясь в подробности карелинского «откровения» и поездки москвичей на Новый Афон, поскольку в это время отдыхал на озере Селигер. Второй вариант изложен Львом Регельсоном, непосредственным участником описываемых событий. Отец Александр вспоминал: «И все время у них были «радения»: разговоры «за сухим или мокрым», воспламеняющие друг друга, когда все приходили в состояние накала: «Вот поднимется, вот начнется». В такой среде быстро развиваются апокалиптические веяния. Карелин, который всегда жил этим, тут же вонзался. Начинались размышления над книгой Даниила, над Апокалипсисом – то, с чем Феликс явился в Москву. Возникала накаленная, нездоровая атмосфера. Я предвидел, что вот-вот они душевно сорвутся. Тогда, чтобы как-то занять их и некоторых наших ребят-прихожан, предложил: «Вы все равно собираетесь, выпиваете. К чему эта говорильня? У нас огромный изъян: все толкуют про богословие, но в богословском плане невежественны – в том числе и вы. Давайте начнем хотя бы изучать богословие». Предложение было встречено бурно. В комнатке около Хамовнического храма собрались все. Были там и мои прихожане, и отцы, и Карелин. Он произнес тут же торжественную речь, от которой меня стошнило: сказал, что открывается «частная духовная академия», и он – «ректор академии». Я едва перенес эту ситуацию и больше ни разу не переступил порога этой комнаты, сославшись на занятость. Я не мог больше этого выносить – душа не принимала.
Мне был представлен на утверждение план их занятий. Так, по названиям было похоже на богословие. Стали они изучать и читать. С каждым разом я чувствовал по своим прихожанам, что они дуреют. Феликс – человек способный, талантливый, все быстро схватывал. Из обрывков того, что читал, строил свое, весьма схематическое, параноидальное, апокалиптическое богословие. Были интересные ходы, но в основном схемочки, одна на другую накладывались цифры. Что-то было в этом тягостное и неприятное. И потом слышу от ребят какие-то мракобесные заявления. Я говорю: «Где это вы нахватались такого?» – «А вот, мы там…». А дальше – хуже. Тогда я начал сопротивляться, говорил, что это совершенная чепуха. Меня задело следующее: перепечатали какую-то религиозную книгу (уже не помню, какую, но совершенно невинную) – и вдруг кто-то из мальчиков мне заявляет: «Цензура ее отклонила». Я говорю: «Что это за новости такие? Какая цензура?» Оказалось, эта «академия» уже породила цензуру: Карелин сказал, что эту книгу «нельзя пропускать». Со смаком стали поговаривать об инквизиции. Все катилось в сторону патологического фанатизма.