Эта поездка на Новый Афон и апокалиптические чаяния серьезно ударили по репутации двух священников. Эхом оно отозвалось и за рубежами России. Отец Николай Эшлиман разобрался в темных пророчествах Феликса Карелина. Поэтому он дистанцировался и от него, и от его тогдашнего окружения. Он увидел подлинную сущность Карелина и болезненно переживал крушение иллюзий, связанных с его деятельностью. Отец Александр Мень вспоминал: «Разочарование окончательно надломило его. После этого отец Николай Эшлиман сказал мне, что его представления о Феликсе как о божьем человеке никуда не годятся. И полностью от него отошел. Но катастрофа была для него слишком тяжела, он не смог этого пережить. Я пытался его поддержать. Он душевно настолько изменился, что стал совершенно другим человеком. Я никогда в жизни не встречал подобного рода метаморфозы личности. Весь слой духовности – значительный, насыщенный мистицизмом, – смыло начисто. Обнаружился изначальный слой, весьма поверхностный. Мы с ним, будучи по-настоящему близкими друзьями – вдруг оказались людьми совершенно чужими, которые не только не понимали друг друга, но которым не о чем было говорить. Я приехал через год на этот самый Афон – по следам «робинзонов», – пытаясь разобраться, что к чему. И его пригласил. Он поехал раньше, встретил нас радостный. Я думаю: «Может быть, мы найдем путь к возвращению…» Но он только непрерывно пил. Кавказ, сухое вино… Он сидел, начинал о чем-то рассуждать… Без конца был на людях… Мы сидели на берегу моря; он молчал – я понял, что мы разделены непроходимой бездной.
У него начались тяжелые депрессии, которые он разгонял только выпивкой. По некоторым признакам врачи, к которым я его устраивал, предполагали, что у него интоксикация туберкулезного типа, которая поражает нервную систему. Но это была гипотеза. В больницу он попадал неоднократно. Отец Николай не был той открытой русской душой, которая способна покаяться! Он человек аристократичный, ему было страшно, мучительно – не хотелось встречаться ни со мной, ни с кем-то еще из своих церковных друзей. Не позволял характер. Он мог существовать только «на коне». И это было самое тяжелое крушение человеческой судьбы, которое я когда-либо видел в жизни.
Протоиерей Всеволод Шпиллер
Я его звал, писал неоднократно. Когда узнал, что он странствует – нашел другую семью и ушел из дома, – я написал: «Может быть, это тебя останавливает? Так твои личные дела ничего не могут изменить в наших отношениях». Но он не откликнулся!
Необычайной одаренности пастырь получил непоправимый удар, который сшиб его с ног. Я считаю, что в этом в значительной степени повинен Феликс, который создал истерическую атмосферу, а отец Николай был склонен к экзальтации. Я знал, что он не выдержит. Нельзя было ежедневно жить в ожидании конца света, ждать знамений и знаков. Феликс остался с Капитанчуком и Регельсоном, затем по очереди со всеми разругался. Остался один, потом примкнул к неославянофилам, стал истинно русский человек. Иногда появлялся в московском храме Ильи Обыденного. Отпустил длинную седую бороду. Старушки, принимая его за священника, подходили к нему под благословение. Регельсон, которого он от себя отставил, приехал как-то ко мне в храм. Я не стал напоминать ему наш разговор о том, что мы в разных церквах. Я ему сказал, что храм наш открыт. Я не хотел, чтобы он возвращался в наш приход. Потому что видел – это бесполезно. Когда я только крестил его, он сразу стал мудрить, пошел в народ со своими идеями. А это плохо. Человек не успел дослушать, не успел дочитать, как уже что-то «выдал». Так ничему никогда не научишься»7.