Она поехала во Французский квартал и припарковалась в переулке возле отеля «Ришелье». Разумеется, Сорен предоставил им номер в отеле, названном в честь самого скандального кардинала за всю католическую историю.
Сорен оставил ей ключ на стойке регистрации. Когда она добралась до номера, ее волнение достигло апогея. Однажды она увидела на подоконнике кошку, дрожащую от волнения при виде порхающего мотылька по другую сторону стекла. Это была она.
Ее рука дрожала так сильно, что она едва могла вставить ключ в замок. Но потом он был внутри, ручка повернулась, и она оказалась в затемненной комнате.
Она заперла за собой дверь, уронила ключ на пол. Она найдет его позже, когда ключи снова станут иметь значение. Может быть, завтра утром. Может быть, никогда.
Ее глаза быстро привыкли. Комната не была абсолютно черной — это был Французский квартал. Свет снаружи так и не погас. Она сняла красные туфли на каблуках и шагнула глубже в комнату. Никаких признаков Сорена.
Она подошла босиком к слуховому окну, выходившему на Шартр-стрит. Мимо проходили пешеходы, кто трезвые, кто нет. Кто-то смеялся, кто-то нет. Двое влюбленных целовались при свете уличного фонаря, а затем направились в более темные углы для более глубоких поцелуев.
Позади нее скрипнул пол под ковром. Нора улыбнулась.
Хотя ей отчаянно хотелось повернуться к нему, посмотреть на него, впитать его, она продолжала смотреть вперед и вниз. Она достала ошейник из сумки и бросила сумку на пол. Она держала ошейник в ладони.
Молча он взял его и застегнул на ее шее.
Когда он поднял ее волосы и поцеловал в шею, Нора напряглась. Инстинкт подсказал ей запаниковать, задернуть шторы и отступить в темноту, где никто не сможет увидеть их вместе. Привычки умирают с трудом, особенно привычка скрывать, что она была любовницей католического священника.
Но сейчас... Нора расслабилась.
Сорен поднес руки к ее голове и завязал ей глаза повязкой. Два прохладных пальца скользнули под лямки ее черного платья. Он медленно спустил шлейки вниз по ее рукам, по телу, по ногам, на пол. Следующими были черные трусики. Через несколько секунд она была обнажена, если не считать повязки на глазах. Она почувствовала царапание мягкой ткани на своей голой спине. Он все еще был одет.
Она ощутила руку между их телами, на пояснице и на талии, и краткое прикосновение холодного метала. Пряжка ремня. Потом кожа скользнула по голой коже, когда он вытащил ремень из петель. Он задел ее кожу, пока обвивал им ее.
Ей не нужно было видеть, чтобы понять, он обеими руками держал перед ней концы кожаного ремня. Сначала он туго прижал его к ее бедрам, прижимая ее спиной к себе, чтобы она не могла убежать или выскользнуть, если бы захотела, и нет, нет, нет, она не хотела, особенно когда он поцеловал ее обнаженное плечо. Поцелуй был другим. Каким-то другим… как будто это был не он. Она напряглась от страха и растерянности. Неужели кто-то обманом заставил ее прийти сюда?
— Ш-ш-ш… — прошептал он ей на ухо, лаская двумя пальцами ее щеку. Она повернула голову к нему, к его руке, к его ладони, и это было словно вдохнуть порыв зимнего ветра. О да, это был он.
Она расслабилась и начала говорить что-то вроде:
- Ты меня напугал, монстр, - когда он провел пальцами по ее губам, заставляя ее замолчать. Ей не нужны были его слова, чтобы сказать ей, что ничего нельзя. Пока он не дал ей разрешения говорить.
Он снова поцеловал ее плечо. Холод, столь же восхитительный, как прохладный ветерок в душную новоорлеанскую ночь, прошел сквозь нее до самых пяток. Двадцать три года вместе, а он все еще мог заставить ее пальцы поджаться, вызвать у нее мурашки и напугать ее до мозга костей. Особенно когда он поднял ремень к ее шее и снова притянул ее к себе. Давление на ее горло не было болезненным — ошейник защищал ее голосовые связки, — но изменил ее дыхание. Ее дыхание и его.
Сорен держал ремень ровно, сохраняя постоянное давление, и она почувствовала, как его грудь тяжело вздымается, и услышала, как его дыхание стало таким же быстрым, как и ее собственное. Быть любимой таким садистом, как Сорен, было священным делом. Священная, как жертва, как девственница, принесенная богу. В любом случае, кто такой бог, как не тот, кто держит в своих руках власть над жизнью и смертью? По этим меркам Сорен, несомненно, подходил, хотя бы тогда, когда они занимались любовью.
Прошла долгая минута – может, две или три – прежде чем он снял ремень с ее горла. Сегодня вечером ничего не произойдет быстро. Она это поняла и приняла. Другие мужчины, проведшие месяц без секса, поспешили бы к делу быстро, без промедления. Другие мужчины уже уложили бы ее в постель. Ах, но Сорен не был другим мужчиной. Он не был другим мужчиной, и именно поэтому спустя двадцать три года она была так же жива для его прикосновений, как и в семнадцать. Она попыталась прикоснуться к нему руками, но он схватил ее за запястья своей железной хваткой. Она ахнула, звук был достаточно громким, чтобы эхом отразиться от потолка и упасть на пол.
— Ш-ш-ш… — сказал он снова, не для того, чтобы замолчать, а для того, чтобы успокоить ее. Он опустил ее руки по бокам, а затем завел их за спину, устрашающая хватка не ослабевала, пока он держал, ее спина выгнулась. Они все еще стояли у окна. Хотя у нее были завязаны глаза, был шанс, что любой проходящий мимо мог их увидеть. Он знал это так же хорошо, как и она. Было только одно объяснение тому, почему он не отодвинул ее от окна: Сорен хотел, чтобы их увидели.
Он сильнее потянул ее за запястья, и ее спина выгнулась еще сильнее. Он прижался к ней всем телом, но не поцеловал. Прошло десять минут или больше с тех пор, как она вошла в комнату… но он ни разу не поцеловал ее в губы.
Самым жестоким, в чем он мог ей отказать, был он сам.
В темноте за повязкой на глазах она потеряла счет того, что он сделал со своим ремнем. Но теперь она почувствовала это, когда он придвинулся к ней еще ближе. Он перекинул его через плечо, и холодная металлическая пряжка щекотала ей спину. То, что он все еще был с ним и не упал на пол, означало, что он еще не закончил.
Сорен отпустил ее запястья, но лишь на время, достаточное для того, чтобы обернуть их ремнем. Используя ремень как поводок, он потащил ее назад в комнату, медленно, очень медленно, шаг за шагом, туда, куда она не знала. Вероятно, на кровать. Ей было интересно, видел ли кто-нибудь на улице обнаженную женщину с завязанными глазами и статного блондина позади нее? Пусть весь мир смотрит, если хочет. Чего им теперь стыдиться?
Он подвел ее к кровати. Тяжелая ткань одеяла касалась задней части ее бедер. Он снял ремень с ее запястий, и кровь хлынула обратно в ее благодарные пальцы. Он снова взял ее запястье в руку, на этот раз осторожно, хотя его цели были не менее гнусными, чем раньше. Он поднес ее руку к своему паху и прижал ее ладонь к эрекции. Она чувствовала его твердость, толщину и длину, несмотря на плотные джинсы, которые он почти всегда носил, когда ездил на своем «Дукати».