— Вы поддерживаете с ним контакт?
Она провела рукой по волосам, выглянула в окно, откуда открывался славный вид на бухту, сказала:
— Мы потеряли Майкла в десять лет, когда его погубил… тот… священник. К нашему стыду, мы ему так и не поверили. Мать даже жестоко его лупила за то, что он сказал правду; мы не меньше этого… священника… виновны в том, во что превратился Майкл. В детстве мы с ним были не разлей вода, везде ходили вместе, все делали вместе, но главным нашим развлечением было кормить лебедей. Мы часами любовались этими чудесными созданиями.
Затем она села, продолжила:
— Не знаю, зачем вам все это рассказываю. Может, потому, что вы спасли лебедей, а может, мне просто это нужно. Те серебряные лебеди — я заказала их на двадцать первый день рождения Майкла, последняя отчаянная попытка воссоединиться. Он их вернул — сказал, что ненавидит эту мерзость.
Тут мне кое-что вспомнилось:
— Но его офис выходит на Кладдах-Бейзин. Если он их так ненавидит, там бы устроился в последнюю очередь?
Она вздохнула, затем:
— Он выкупил контору своего партнера, которая уже там находилась. С коммерческой точки зрения логичней было не переезжать. В любом случае Майкл их не видит. Он с десяти лет видит мир не так, как мы с вами.
Я не мог не спросить — и рискнул.
— А как по-вашему, что он видит?
Она задумалась.
— Думаю, он видит нашего отца, строгий взгляд. Мой отец ненавидел священников, был категорически против того, чтобы Майкл стал служкой, но так уж хотела мать. Ирландки и священники…
Она замолчала, и я мог бы подхватить: «Кому вы рассказываете. У меня самого мать была с этим поганцем Малачи».
Вместо этого я представил себе Майкла.
Вспомнил, как приходил к нему, как потом он стоял у окна: глаза как стекла, смотрят внутрь.
Ее стакан опустел, и я спросил, не подлить ли ей еще. Она ответила:
— Нет, это не решение.
Мог бы поведать ей историй из этой горячей точки, в пользу ее довода. Решил сказать правду:
— Майкл заявил, что это он убил отца Джойса.
Ее глаза снова обратились к моим — и их настолько переполняла тоска, что хотелось ее обнять, но я, конечно, остался сидеть, а она сказала:
— Хотите, чтобы я это подтвердила, я права, мистер Тейлор? Для этого вы пришли.
Хотелось прокричать, что да, именно для этого, но в жопу Майкла, в жопу их всех. Хотелось сдаться — они слишком сильны. Она чуть ли не шептала, пришлось придвинуться:
— Позвольте рассказать вам историю, мистер Тейлор. Три мальчика, растленные священником, выросли и вместе набрались сил обвинить этого человека, эту религиозную икону, в надругательстве. Затем Майкл становится влиятельным бизнесменом, важной фигурой в обществе, играет в гольф с лидерами. Ему приходится сменить имидж — по крайней мере, внешне.
Она замолчала, на миг подняла глаза, словно что-то услышала — возможно, голос десятилетнего мальчика, — потом добавила:
— Но как себя ни меняй, сомневаюсь, что можно окончательно сбежать от прошлого.
И близко не угадала. Я спросил:
— Вы думаете, Майкл…
Она меня перебила:
— Наша семья всегда славилась охотниками. Вы любите стрелять, мистер Тейлор?
Такого вопроса точно не было в списке тех, что я ожидал. Что на это сказать? Что когда растешь в бедности, пострелять удается разве что на игровых автоматах? Я уж хотел предложить ей поучить Кэти, помочь с прицеливанием, чтобы та знала, как брать выше, но вместо этого сказал:
— Нет, не назвал бы это среди своих достижений.
Пусть горечь пропитает слова — и она это заметила. Ее глаза исполнили небольшой танец, затем она сказала:
— Я занимаюсь стрельбой, мистер Тейлор, на спортивном уровне. Если бы кто-то тронул моего Майкла, мне бы ничто не помешало найти их всех и перестрелять, как паразитов.
Я чуть не рассмеялся. Это она мне угрожает? Потом она тихо вздохнула, сказала:
— Думаю, вам пора, мистер Тейлор. Я устала.
В камине горел огонек. Он придавал комнате откровенно фальшивый уют. Я заметил у камина аккуратные поленницы и топорик. Хотел спросить, сама ли она рубит дрова. Она подошла к огню, подложила полено, а я в это время — сам не знаю, зачем — стырил лебедя. То ли назло, то ли из чистого каприза, то ли просто взял и украл.
На пороге я попытался найти слова, чтобы задержаться, но ничего не шло на ум. Хотел осмелеть, спросить: «Майкл никогда не брал у вас топорик?»
Но я уже был в коридоре, и она закрыла дверь.
Очень тихо.