Довольно быстро изменился и характер отношений императора с армией. Уже во времена ранней Римской империи армия начала приносить присягу не государству, а лично императору, почитая и уважая его как истинного бога. И хотя присяга вовсе не гарантировала от неповиновения, но постепенно в армии все более и более укрепляется традиция верности императору, появляется множество примеров непоколебимой преданности солдат своему царю. Как справедливо отмечают, «верность императору была в сознании солдат неотделима от высшей доблести, достоинства войска, его благочестия». Иногда происходят даже акты коллективного самоубийства легионеров на могиле умершего императора. Как видим, совершенно естественным путем фигура императора все более принимала сакральный характер[49].
II
Но чтобы император стал самим собой, монархия должна была найти основу там, где ей придавали более совершенное содержание. Инстинктивно или нет, но еще задолго до св. Константина Великого взоры императоров устремлялись на Восток, имевший свою богатую и специфическую культуру.
Разве мог св. Константин Великий или Констанций игнорировать тексты Священного Писания, в которых излагается другое, к тому же данное непосредственно Богом, толкование царской власти? Ведь, еще в книгах Ветхого Завета говорится: «Где слово царя, там власть; и кто скажет ему: “что ты делаешь?”» (Еккл. 8: 4); «Царь правосудием утверждает землю» (Притч. 29: 4). «Когда страна отступит от закона, тогда много в ней начальников; а при разумном и знающем муже она долговечна» (Притч. 28: 2). «Милость и истина охраняют царя, и милостью он поддерживает престол свой» (Притч. 20: 28). «Сердце царя – в руке Господа, как потоки вод: куда захочет, Он направляет его» (Притч. 21: 1). «Как небо в высоте и земля в глубине, так сердце царей – неисследимо» (Притч. 25: 3). «Бойся, сын мой, Господа и царя» (Притч. 24: 21). «Слава Божия – облекать тайною дело, а слава царей – исследывать дело» (Притч. 25: 2). Естественно, императоры начинали проникаться той культурой, которая выросла на ветхозаветных и новозаветных книгах.
Перенос столицы на берега Босфора привел к формированию устойчивой и весьма содержательной новой религиозной тенденции, в течение буквально одного столетия изменившей самосознание императоров и их образ в глазах подданных. Правовое pontifex maximus, родившееся из древнего культа царя, должно было найти какое-то разумное примирение с христианскими первоосновами Римской империи. Этот процесс вовсе не означал полного отрицания римской политической и религиозной культуры. Поэтому вскоре обязанность правового регулирования вопросов общественной религии приведет императоров к необходимости напрямую вмешиваться в вопросы христианского вероучения.
Первый прецедент создал сам святой и равноапостольный Константин Великий. Хотя первоначально он старался по возможности уклоняться от решения сугубо догматических споров, но жизнь неуклонно брала свое. И вот однажды, угощая епископов, император признал себя «внешним епископом» Церкви. Термин, по обыкновению неопределенный с юридической точки зрения, что породило множественность его толкования. По одному, вполне заслуживающему внимания мнению, обращаясь с этими словами, император не мог не сознавать своих церковных прерогатив. Но, поскольку на этот момент он не был еще крещен и даже оглашен, то оговорился о себе как «внешнем» епископе[50].
Именно св. Константин Великий безоговорочно признал источником своей власти непосредственно Бога, и с этим связывал успехи своего царствования. Этим же путем шли и его дети. Говоря об императоре Констанции, св. Григорий Богослов писал: «Рассуждая истинно по-царски и выше многих других, он ясно усматривал, что с успехами христиан возрастало могущество римлян, что с пришествием Христовым явилось у них самодержавие, никогда дотоле не достигавшее совершенного единоначалия»[51]. Затем святитель пишет еще более определенно: по его мнению, св. Константин Равноапостольный и Констанций положили основание царской власти в христианстве и в вере[52].
50
Суворов Н.С. Девять глав о свободной Церкви доктора Фридриха Маасена // Временник Демидовского юридического лицея. Кн. 29. Ярославль, 1882. С. XXIV.
51
Святитель Григорий Богослов, архиепископ Константинопольский. Первое обличительное слово на царя Юлиана. Гл. 38. С. 72.
52
Святитель Григорий Богослов, архиепископ Константинопольский. Второе обличительное слово на царя Юлиана. Гл. 17. С. 114.