— Вам не нужно об этом говорить. Сама ситуация очень странная. Да и мир в наши дни очень странный. Вы живете одна, очень замкнуто, и рядом с вами нет людей, способных что-то посоветовать и в чем-то убедить. Если не считать вашей работы, то никакой общественной роли вы в своей жизни не сыграли. И легко можете утратить почву под ногами, сорваться.
— Когда вы поняли, что я могу сорваться?
— Миа, вы умнее меня, вы старше меня и гораздо богаче меня, но вы не одна такая на свете. Я знаю массу людей, похожих на вас. Людей вашего типа нетрудно сломить.
Мерседес взмахнула рукой в синем жакете и обвела ей комнату:
— Все, что вы именуете своей жизнью, уже многие годы попросту ненормально. И ничто вас не защищает. Однообразие, рутина сами по себе ненормальны. И никакая так называемая норма вам не позволена. Нет подобной нормы для постчеловека девяносто четырех лет. Не было и нет. Продление жизни — вовсе не естественный порядок вещей, оно никогда не станет естественным, и вы не сможете сделать его естественным. Вот ваше реальное положение. И мое реальное положение. Поэтому общество и направляет меня сюда два раза в неделю. Смотреть за вами, успокаивать и выслушивать вас.
Миа ничего не ответила.
— Продолжайте жить по-прежнему, — сказала ей Мерседес. — Мне очень жаль, что сегодня у вас трудный день. Смерть друга способна вывести из равновесия сильнее, чем мы думаем. Даже самые скучные люди, настоящие зануды не могут вечно сохранять заведенные порядки, а вы человек отнюдь не скучный. Вы просто сумели очень хорошо приспособиться, и у вас есть эта старомодная духовная жизнь, в которой в наши дни никто не нуждается.
— Я не считаю это советом.
Мерседес с важным видом посмотрела на нее. Повисло напряженное молчание. Мерседес нельзя было обмануть. Ни одна женщина не может быть героиней для своей служанки.
— Кстати, — наконец проговорила Мерседес, — в ванной комнате опять завелась эта гнусная плесень. Где вы гуляли?
— Я гуляла по городу, просто для моциона, — пояснила Миа. — И вытерла ноги у входа.
— Постарайтесь оставлять туфли у входа, ладно? И не принимайте долго душ. С этими грибками одна морока.
— Хорошо. Я так и сделаю.
— А теперь мне пора идти, — заявила Мерседес и встала. — Меня ждет другой клиент. Но вы можете мне позвонить, если вам что-нибудь понадобится. Звоните мне в любое время. Не стесняйтесь. Я люблю, когда мне звонят.
— О'кей, офицер, — откликнулась Миа.
Мерседес подкрасилась, собрала свои вещи и ушла.
Мартина Уоршоу похоронили в полдень двадцать первого на старом кладбище в Пало-Альто. День выдался ясный и солнечный, а земля на месте прежних чумных могил еще никогда не выглядела столь зеленой, спокойной и взывавшей к размышлениям о вечности. Среди собравшихся Миа не заметила ни одного знакомого лица. Да и ее здесь никто не знал или не потрудился узнать.
Все девятнадцать стариков, пришедших на похороны, были в высшей степени типичны. Как звезды Голливуда, они никогда не боялись ножа хирурга. Красивые люди всегда с особой охотой стремились продлить собственную молодость. Пятьдесят лет назад эти люди стали первыми добровольными жертвами медицины. Но сейчас они вполне естественно и неизбежно состарились. Примитивная техника разглаживания морщин и устранения жировых складок, характерная для 2030-х и 2040-х годов, казалась в наши дни грубой и совершенно устаревшей. Теперь они действительно выглядели как первые жертвы: усталые люди с лицами, покрытыми заметными шрамами и отметинами.
Могильщики приподняли петли белой крышки набальзамированного гроба и открыли его. Они сняли тонкое покрывало с усохшего тела Мартина и осторожно, почтительно погрузили его соскользнувшие ноги в приготовленный гель. Просвечивающие устройства заработали, воссоздавая последний официальный медицинский портрет Мартина. Изящные ультрасоники разделили труп на части, и, когда роторы принялись на полной скорости взбивать расчлененную массу, яркий орнамент на цветочных клумбах распылительной установки задрожал. Сборщики образцов мгновенно уловили капельки жидкости, проанализировали генетические изменения и исследовали обосновавшиеся в трупе бактерии. Они были изучены и внесены в каталоги каждого подвида симптоматических инфекций с их типичными проявлениями, что помогло определить причину смерти (самоуправляемый нервный депрессант) с предельной кибернетической точностью.
Кто-то, — Миа так и не поняла, кто именно, — попросил католического священника сказать несколько слов. Молодой священник не скрывал своего волнения, на него глубоко подействовали психоделики, и от порыва вдохновения, захлестнувшего его, он с трудом мог говорить. Завершив необычную поминальную молитву, священник формально благословил гель. Небольшая толпа отодвинулась от края могилы, разбившись на группки по два-три человека.
Художник выгравировал на кремово-белой стенке набальзамированного гроба портрет Мартина и даты его жизни: Мартин Уоршоу (1999—2095). Это цветное пятно, размером с ладонь Мартина, поместилось внизу большой общей белой стены, рядом с именами трехсот восьмидесяти девяти прежних обитателей этого гроба. Миа застыла на месте, ее ноги словно прилипли к асфальту, когда она осматривала яркие ряды надгробных фотогравюр. Эти человеческие лица делали огромный гроб похожим на добрую и понимающую машину.
У выхода с кладбища Миа поискала такси. И пока дожидалась, обратила внимание на рыжую собаку, пробиравшуюся сквозь заросли олеандра. Никакой одежды на собаке не было, она не проявляла признаков высшего разума. Миа долго глядела на нее, но как только попыталась приблизиться, та скрылась в кустах. Миа почему-то почувствовала себя одураченной, хотя большие рыжие собаки встречались ей довольно часто.
Миа вышла из такси у станции метро, спустилась под пронизанную трубами поверхность Калифорнии и оказалась в Публичном пункте телеприсутствия у Койт-Тауэр. Когда она покидала Сан-Франциско, ее любимым сайтом становилась Телеграфная гора. Во время путешествий она регулярно связывалась с этим сайтом, чтобы воскресить ощущение доступа к району Залива. Миа пользовалась телеприсутствием для посещения городов по всему миру, но не могла полюбить эти города, если не видела их своими глазами и не гуляла по их улицам. Сан-Франциско был одним из самых крупных пешеходных городов на свете. Вот почему она жила там. Поэтому, но главным образом — по привычке. Ей нравилось ходить пешком.
На Эмбаркадеро Миа выпила горячего кофе в людном и шумном кафе, где были в основном туристы. Она мрачно гадала, что подумал бы ее бывший муж о событиях этого дня? Что бы он подумал о церемонии похорон Уоршоу? Мартин Уоршоу был единственным настоящим соперником Дэниэла. Обнаружил бы он признаки мужской ревности или легкой удовлетворенности? Миа размышляла и о том, вспоминает ли о ней ее бывший муж, да и думает ли он о ком-либо и чем-либо вообще? Дэниэл обосновался в очень странном месте, в Северном Айдахо, с которым нельзя было установить никаких контактов. Миа могла бы позвонить своей дочери Хлое в Джакарту, но их разговор ее бы не успокоил. Хлоя по обыкновению разразилась бы тирадой о поворотах судьбы и верности самому себе и без конца вышивала бы эти словесные узоры.
Всю долгую дорогу к Рыбацкой верфи Миа старалась не думать о работе и удивлялась — для нее это было чем-то новым. В своем роде великим достижением. Наконец она добралась до цели — двухэтажного, обшитого железом дома. Обшарпанный знак из красного дерева на массивной ограде подтверждал, что здесь находится коммерческий пункт доступа к Сети. Миа заплатила за вход и, очутившись в темном помещении, положила кредитную карточку в часы.
Владелец сайта вышел ей навстречу. Этому сухопарому пожилому господину уже перевалило за сто. Казалось, что он состоял из костлявых колен и локтей, острого хищного носа, несуразно больших мощных наушников и бесформенной рыбацкой каскетки. Рыбацкая каскетка Стюарта явно была излишней, потому что его неровная морщинистая кожа десятилетиями не пропускала солнечный свет. Ей бросились в глаза его рубашка желчно-зеленого цвета с короткими рукавами, старые лоснящиеся брюки и наборный ремень с мелкими металлическими накладками.