Слушали с интересом, как общинники, так и те гвардейцы, что арестовывать их явились. Как последнее слово отзвучало, так и повязали всех до единого и в застенки поволокли. Думали сперва в жертву Бэл-Мардуку принести и в брюхе золотого тельца изжарить, как обычно с подобным людом поступать было принято, но тут как раз вести из Элама ошеломляющие пришли, и о пленниках позабыли. Так и сгнили в подвалах, где было им в изобилии все, к чему они так стремились: и бедность, и голод, и жажда, и искушения посредством протечек, сырости, крыс, тараканов и хамства тюремщиков.
Между тем Нура все более и более дивно из Элама вещал. Многие в Вавилоне слова его на бумажку записывать стали, чтобы после поразмыслить над ними, ибо бессвязными на первый взгляд казались, а как призадумаешься… Не по себе делается.
И возгласил Нура, из телевизора ласковым своим, мутноватым взором глядя, что столицу в родной свой город Хегаллу переносит. Туда, где предки его издревле знаменитые, что ныне до последнего времени репой торговали, в былые времена возле трона стояли и на трон поглядывали. В связи с этим решено было царский дворец из руин восстанавливать.
После какой-то растрепанный эламит к телекамере выскочил, покрывало набекрень съехало, глаза в разные стороны расползаются, отчего вид у него был жуликоватый и даже лживый. Бородкой затряс, оставляя грязноватые полосы в объективе телекамеры, и залопотал что-то об археологических исследованиях. Мол, раскопки на этом месте ведутся вот уже два поколения, и недавно археологи откопали золотые скрижали, на которых прямым текстом предсказывается явление Нуры. Таблички, впрочем, по вавилонскому телевидению не показали.
А после показал и то, что прежде на месте дворца откопано было. Разных украшений, статуэток, монет, ларцов, инкрустированных штук мебели, мануфактуры разной степени сохранности – всего этого в изобилии. Вещи, конечно, драгоценные и глазу приятные, да и на ощупь тоже, но ничего удивительного в них не было.
После же отступил немного в сторону, убрал рожу свою немиловидную из телекамеры и сдернул мешковину с того, что за спиной его стояло. Вот, мол, благодать какая народу эламскому ниспослана была – во чего откопали!
И глянул на телезрителей лик Бэл-Мардука. Из чистого массивного золота было, с бородой и волосами лазуритовыми, со взором огненным, как бы живым. Охнул весь Вавилон разом: святыня наша в эламской земле оказалась! Забились сердца, сжались кулаки. А Мардук все смотрел на них с телеэкрана – те, кто запись, с эламского телевидения списанную, к эфиру готовил, нарочно кадр этот задержал и удлиннил многократно, чтобы все в Вавилоне, даже самые тупые, величием и ужасом мгновения этого прониклись.
Затряслись вавилонцы и к Савелу побежали. Сбылось пророчество твое, Савел! Свершилось чудо, явлена была нам надежда и пришла она, как ты и предрекал, с земли эламской опоганенной.
Савел же к тому времени окончательно спился. Только и мог, что глазами ворочать, мычать да пары испускать прегнусные. Дали Савелу пива, чтобы в себя пришел, дождались, покуда взор его прояснится, и новость сообщили. Так мол и так, нашли нуриты на месте древнего дворца в прежней столице их золотого истукана. Бэл-Мардука нашли, Савел! Сбылись все слова твои! Славься Мардук! Славься Бэл-Мардук! Савел из себя мычание исторг – звук священный, ибо Бэл-Мардуку и золотому тельцу его посвящен.
Подняли Савела на руки, ликуя, и на площадь вынесли. Савел приободрился, вещать начал. Снова рассказал всю историю: и как заблуждался поначалу, и как на мусорной куче заснуть сподобил его великий бог, и как явлено ему во сне было, что земля содрогнется под ступнями вавилонскими, а после и надежда придет. Потом зевнул и жалобно на опохмелку попросил.
Похмелили Савела и спать уложили, ибо перестарались – напился опять до положения риз. Лежит Савел во дворце, от храпа кисейные покрывала над ложем его колышатся. Подле постели девка красивая сидит, полуголая, соски вызолочены, вокруг пупка лазуритовая роза. Зевает со скуки: когда еще Савел проснется. Да и проснувшись только пива и потребует, а-ах…
А между тем на площадях стихийные митинги организовываться начали. Где не организовывались, там их подогревали, для чего специальные подогревательные установки прикатили. Дюжие рабы в золоченых набедренных повязках, лоснясь мускулатурой, помпой давление по всему Вавилону нагнетали, чтобы не ослабевало религиозное рвение по всему Вавилону.
Шумели долго, письма правительству писали, подписи собирали. Столько подписей было, что предприимчивые умельцы срыли большой холм за городом, где глина водилась, табличек несколько телег налепили, и то мало оказалось – вот сколько подписей было.
Требовал народ вавилонский, воодушевленный сбывшимся пророчеством и явленным чудом, чтобы вели его мудрые вожди на Элам, к грязнобородым эламитам и вовсе безбородому Нуре, ибо негоже золотому истукану Бэл-Мардука в ихнем плену прозябать. Вавилону и только Вавилону, городу священному, был истукан сей обещан и завещан, о чем лично божество вавилонян через пророка своего Савела известить изволило. Разве не заснул Савел на мусорной куче? Разве не явлена была ему золотая башня? И так далее. Словом, подписей было собрано более восьмидесяти тысяч, а у буйволов, что телеги с табличками волокли, случилась от перенапряжения грыжа.
И вняло правительство вавилонское и решило поддержать энтузиазм населения. В самом деле, негоже обещанному и завещанному истукану золотому с бородой и волосами лазуритовыми, со взором горящим, как бы живым, у какого-то Нуры, торговца репного, прозябать! Уж мы-то его, Бэл-Мардука, салом вымажем, уж мы-то его кровью ублажим, уж мы-то жирные курения у ноздрей его зажжем и будем предаваться услаждениям плоти для веселия сердца его!
И дали восемьдесят тысяч человек обеты богатства, стяжания, похотливости и непослушания в храмах и перед башней Этеменанки.
Пуще прочих плебс городской бесновался. Ибо обет-то он дал, да вот как его выполнишь, коли черта бедности так проведена, что прямиком по плебсу и идет, как мечом его сечет, проклятущая!