— Мистер Харкорт, — хрипло, без выражения произнес Хорнблоуэр. — Пожалуйста, изготовьте дежурную шлюпку. Вызовите всю команду шлюпки, по два человека на весло.
— Есть, милорд.
— Кто отправится в шлюпке, милорд? — спросил Джерард.
— Я, — отвтил Хорнблоуэр.
Грот захлопал, гик со скрипом пошел от борта, потом назад, потом опять от борта. Ветер снова стих. Еще несколько минут «Краб» скользил вперед, потом бушприт его начал отворачиваться от «Дерзкого».
— Не могу держать курс, сэр, — доложил рулевой.
Хорнблоуэр оглядел горизонт: ветра ждать неоткуда. Наступил решающий миг. Он со стуком сложил подзорную трубу.
— Я спущусь в шлюпку, мистер Харкорт.
— Дозвольте и мне, милорд, — произнес Джерард с ноткой протеста в голосе.
— Нет, — отрезал Хорнблоуэр. Он не хотел утяжелять шлюпку на случай, если в следующие полчаса поднимется ветер.
— Навались, что есть мочи, — приказал Хорнблоуэр гребцам, едва шлюпка отвалила от «Краба». Весла погрузились в синюю-пресинюю воду, засверкали золотом на синеве. Шлюпка, провожаемая тревожными взглядами, обогнула корму; Хорнблоуэр повернул румпель и взял курс на «Дерзкого». Шлюпка закачалась на мелкой зыби — вверх-вниз, вверх-вниз. С каждым подъемом на волне «Краб» заметно убывал в размере, «Дерзкий» — пребывал. Он был удивительно хорош в этот золотой вечер, в эти последние (говорил себе Хорнблоуэр) часы его военной карьеры. «Дерзкий» все приближался, и наконец в нагретом воздухе раздалось:
— Эй, на шлюпке!
— Иду к вам! — прокричал Хорнблоуэр в ответ. Он стоял, чтобы виден был расшитый золотом адмиральский мундир.
— Не приближайтесь! — предупредил голос, но Хорнблоуэр по-прежнему правил на корабль. Из этого международного скандала не выйдет — маленькая шлюпка с безоружной командой доставила одного адмирала на застигнутый штилем корабль. Хорнблоуэр направил шлюпку к бизань-русленю.
— Не приближайтесь, — повторил голос с американским выговором. Хорнблоуэр развернул шлюпку.
— Шабаш! — приказал он. По инерции шлюпка скользнула к кораблю; Хорнблоуэр, зная свою неловкость, постарался, как мог, рассчитать движение. Он прыгнул на руслень, черпнул башмаком воду, но удержался и подтянулся.
— Отойдите от судна и ждите меня, — приказал он гребцам и перевалился через борт. Высокий худой человек с сигарой во рту — должно быть, американский шкипер. Рядом с ним дюжий помощник. С пушек, хотя и не выдвинутых, сняты найтовы. Подле них американские матросы, готовые открыть огонь.
— Не слыхали, что ли, я велел не приближаться, мистер? — буркнул шкипер.
— Извините за вторжение, сэр, — отвечал Хорнблоуэр. — Я — контр-адмирал лорд Хорнблоуэр на службе Его Британского Величества по неотложному делу к графу Камброну. Секунду они стояли на залитой солнцем палубе, глядя один на другого. Тут подошел Камброн.
— А, граф, — сказал Хорнблоуэр и с усилием перешел на французский. — Рад снова видеть мсье le compte. — Он снял треуголку и, прижав ее к животу, склонился в поклоне. Он знал, что кланяется неуклюже.
— Чему обязан этим удовольствием? — спросил Камброн. Он стоял напряженно, его пушистые усы топорщились.
— К величайшему моему огорчению должен сообщить вам прискорбные новости, — сказал Хорнблоуэр. Долгими бессонными ночами он повторял про себя эти слова. Теперь надо было произнести их естественно. — А также оказать вам услугу, граф.
— Что вы хотите сообщить мне, милорд?
— Дурные вести.
— Какие?
— С глубочайшим прискорбием, граф, должен известить вас о кончине вашего императора.
— Нет!
— Император Наполеон скончался в прошлом месяце на острове святой Елены. Примите мои соболезнования, граф.
— Не может быть!
— Уверяю вас, граф.
Мускул под малиновым шрамом задергался. Холодные, несколько на выкате глаза буравили собеседника.
— Я узнал об этом два дня назад в Порт-оф-Спейне, — сказал Хорнблоуэр, — и тут же отменил приказ об аресте вашего судна.
Камброн не догадается, что «Краб» не поспел бы так быстро.
— Я вам не верю, — тем не менее ответил он. Именно такой ложью можно было бы остановить «Дерзкого».
— Сударь! — запальчиво воскликнул Хорнблоуэр. Он еще прямее расправил плечи, словно честный человек, оскорбленный в своей искренности. Получилось довольно убедительно.
— Вы должны сознавать всю важность того, что говорите, — произнес Камброн с оттенком извинения. В следующий миг он произнес те самые роковые слова, которых Хорнблоуэр знал и страшился: — Милорд, вы даете честное слово джентльмена, что все вами сказанное — правда?
— Честное слово джентльмена, — ответил Хорнблоуэр.
Долгие дни он с мукой заранее представлял себе этот миг. Он был к нему готов. Он сказал эти слова, как сказал бы их человек чести. Он сказал их твердо и искренне, словно сердце его не разбилось в это мгновение. Он знал, что Камброн попросит его поручиться честью. Это — последнее, что он мог принести в жертву. Двадцать лет он рисковал жизнью ради своей страны. Он сносил опасности, тяготы, тревоги. Никогда прежде от него не требовалось жертвовать честью. Что же, и это цена, которую приходится платить. По его вине над миром нависла угроза. Справедливо, что и платить пришлось ему. Честь одного человека — небольшая цена за спокойствие всего мира, за спасение родины от бедствий, едва не сгубивших ее в последние двадцать лет. В те счастливые годы, возвращаясь домой после тяжких боев, он глядел вокруг, вдыхал английский воздух и в приступе глупого патриотизма говорил себе, что за эту страну стоит сражаться, стоит умереть. Но как душераздирающе больно, что пожертвовать пришлось не жизнью, а куда более дорогим — честью. Несколько офицеров вышли на палубу и теперь толпились вокруг Камброна, ловя каждое его слово; здесь же были шкипер и его помощник. Хорнблоуэр стоял напротив них, одинокий, сверкая на солнце золотым шитьем, и ждал. Первым заговорил офицер справа от Камброна — адъютант или какая-то другая штабная крыса. Конечно, он повторил вопрос, поворачивая нож в ране:
— Ваше честное слово, милорд?
— Мое честное слово, — повторил Хорнблоуэр так же твердо, с тем же видом честного человека. Никто не усомнится в слове британского адмирала, двадцать лет верой и правдой служившего своему королю. Он продолжал заученно:
— Теперь вашу затею можно забыть, граф. Смерть императора положила конец надеждам на возрождение империи. Пусть же никто не узнает о ваших замыслах. Вы, эти господа, императорская гвардия под палубами можете не принимать правящий во Франции режим. Можете отвезти их домой в соответствии с заявленными намерениями, а по дороге незаметно выбросить в море ваш воинственный груз. Вот почему я посетил вас в одиночку. Ни моей, ни вашей стране не нужен новый скандал. Пусть никто ничего не знает; это происшествие останется между нами.