— Что грузили?
— Я считал по мере погрузки. У них на бизань-штаге горели огни.
— Ну?
Харкорт приготовился читать по бумажке.
— Двадцать пять деревянных ящиков, милорд, — прочел он, опередив нетерпеливый взгляд Хорнблоуэра. — Я узнал эти ящики, милорд. В такие обычно пакуют ружья, по двадцать четыре ствола в каждый.
— Пятьсот ружей и штыков, — быстро умножил Джерард.
— Так я и думал, — сказал Худ.
— Еще что? — спросил Хорнблоуэр.
— Двенадцать больших продолговатых тюков, милорд, и еще двадцать длинных, узких.
— Не можете ли вы предположить…
— Соблаговолите выслушать матроса, которого я отрядил, милорд?
— Зовите его.
— Спустись сюда, Джонс, — крикнул Харкорт и повернулся к Хорнблоуэру. — Джонс — отличный пловец. Я послал его вместе с другим матросом в караульной шлюпке, и Джонс подплыл к лихтеру. Расскажи его милости, что ты разузнал, Джонс.
Джонс оказался щуплым, низкорослым парнем. Он заморгал от яркого света, робея в присутствии важных особ. Заговорил он с тем простонародным выговором, который сразу выдает уроженца лондонских трущоб.
— Форменные мундеры, сэр, в тех больших тюках, сэр.
— Как ты узнал?
— Подплыл к лихтеру и пощупал, сэр.
— Кто-нибудь тебя видел? — Это спросил Худ.
— Нет, сэр, ни одна душа. Все были заняты, грузили ящики. Форменные мундеры, сэр, я говорил, сэр, я нащупал пуговицы, сэр. Не как у нас, сэр, а выпуклые, навроде пуль, целые ряды на кажном мундере. Еще я, кажись, нащупал позумент и чтой-то навроде шнурков, сэр. Форменные мундеры, сэр, точно говорю.
В этот момент вперед выступил чернявый мужчина — в руках он держал что-то мокрое, похожее на дохлую кошку. Прежде чем продолжать, Джонс указал на странный предмет.
— Хошь убейте, не мог угадать, чего в другом тюке, длинном. Я вытащил нож…
— Ты точно знаешь, что тебя никто не видел?
— Точно, сэр. Вытащил я нож и распорол шов. Они подумают, лопнул при погрузке, сэр. Выудил я эту штуковину и поплыл к лодке, сэр.
Темноволосый протянул вперед черную мохнатую массу. Хорнблоуэр нетерпеливо схватил и тут же наткнулся пальцами на металл.
— Орлищи, сэр, — сказал Джонс. Медная цепь и большой медный значок — такого орла Хорнблоуэр видел сегодня вечером на груди у Камброна. Он держал в руках меховой кивер, богато изукрашенный и насквозь мокрый.
— Такие носила императорская гвардия, милорд? — спросил Джерард.
— Да, — ответил Хорнблоуэр. Он часто видел выставленные на продажу дешевые гравюры, запечатлевшие последнюю оборону старой гвардии при Ватерлоо. Теперь и лондонские гвардейцы щеголяли почти в таких же киверах, как тот, что Хорнблоуэр держал сейчас в руках — это была награда за победу над императорской гвардией в решающий момент битвы при Ватерлоо.
— Теперь мы знаем все, что нужно, — сказал Худ.
— Я должен его нагнать, — сказал Хорнблоуэр. — Свистать всех наверх, мистер Харкорт.
— Есть, сэр, — машинально отвечал Харкорт и тут же снова открыл рот, да так и замер.
— Помню, — отвечал Хорнблоуэр с мукой. — Я сказал, что команда не понадобится мне до утра.
— Да, милорд. Но они недалеко. Я пошлю на розыски. Они будут здесь через час.
— Спасибо, мистер Харкорт. Приложите все старания. Мистер Худ, нам потребуется буксир.
Худ взглянул на темноволосого мужчину, который принес кивер.
— Не уверен, что удастся раздобыть буксир до рассвета, — сказал тот. — «Дерзкий» взял два — теперь я понимаю, зачем. «Президент Мэдисон» чинится. «Тюер» потащил баржи в Батон-Руж. «Экревисс» — тот, что привел ваш корабль сюда — ушел вниз по реке после полудня. Думаю, «Темерер»3 сейчас на пути обратно. Быть может, когда он вернется, мы уговорим капитана вас взять. Других буксиров здесь нет.
— Полдень, — сказал Хорнблоуэр. — Тринадцать часов задержки. «Дерзкий» будет в море раньше, чем мы отсюда выйдем.
— И это одно из быстроходнейших судов, — добавил Худ. — Уходя от «Тенедоса» во время войны он делал по пятнадцать узлов.
— В каком мексиканском порту он берет на борт солдат?
— В лагуне всего один поселок, милорд, Корпус-Кристи.
Пятьсот миль отсюда и попутный ветер. Хорнблоуэр представил, как красавец «Дерзкий» несется под пирамидой парусов, раздуваемых попутным ветром. Маленький «Краб» не рассчитан на океанские гонки. Оснастка и обводы придают ему маневренность, незаменимую при патрульной службе в мелких заливах Вест-Индского архипелага. В гонке к Корпус-Кристи «Дерзкий» наверняка выиграет несколько часов, может быть, сутки или больше, в добавок к уже выигранным двенадцати. Пятьсот бывалых солдат погрузятся без промедленья, и «Дерзкий» отплывет вновь. Куда? Усталая голова пошло кругом, стоило Хорнблоуэру задуматься о невероятно сложной ситуации в странах, до которых от Корпус-Кристи рукой подать. Если б только угадать, что замыслил Камброн! Хорнблоуэр мог бы, опередив «Дерзкого», прибыть в опасную точку; последовав за ним в Корпус-Кристи, он наверняка не застанет ни корабля, ни солдат. Не оставив на морской глади следа, «Дерзкий» устремится к неведомой, но явно злонамеренной цели.
— »Дерзкий» — американское судно, — подбавил к его заботам Худ.
Это важное, очень важное обстоятельство. «Дерзкий» зафрахтован под благовидным предлогом и несет звездно-полосатый флаг. Просто так его не досмотришь. Хорнблоуэра строго предупреждали не задевать американцев. Всего лишь девять лет назад Америка смело объявила войну величайшей морской державе только из-за того, что Королевский флот чинил препоны американским торговым судам.
— Он вооружен и на нем полно народу, милорд, — напомнил Джерард.
Еще одно важное обстоятельство. Что «Дерзкому» с его двенадцатифунтовками, пятью сотнями хорошо обученных солдат и большой американской командой впридачу «Краб с его шестифунтовками и командой в шестнадцать человек? Американский капитан вправе не подчиниться сигналам с „Краба“, и Хорнблоуэр бессилен будет настоять на своем. Сбить ядром мачту? Не так-то просто из шестифунтовки, и даже если никого при этом не убьют, разразится страшная дипломатическая буря — обстреляли звездно-полосатый флаг! Следовать за „Дерзким“, чтобы по крайней мере выяснить намерения Камброна? Нет, невозможно. Стоит „Дерзкому“ расправить паруса, как он оставит „Краба“ за горизонтом и двинется дальше без помех. Обливаясь потом в душной ночи, Хорнблоуэр чувствовал себя заарканенным зверем. С каждой минутой петля затягивалась все туже. Подобно дикому зверю, он готов был потерять самообладание, запаниковать, дать выход гневу. За долгие годы службы ему приходилось видеть, как в безвыходном положении старшие офицеры поддавались ярости. Он оглядел освещенные лампой лица: строгие лица людей, присутствующих при крушении, сознающих, что перед ними — адмирал, с треском проваливший свое первое же важное дело. Уже от этого одного можно было впасть в бешенство. Спасла гордость. Он не поддастся человеческой слабости на глазах у этих людей.