— Сюда никто не войдет.
Ты подхватил меня, и через минуту я уже лежала на кровати с металлической сеткой, которая немилосердно скрипела. У нас даже не было времени, чтобы раздеться. Одним движением ты стянул с меня трусы. Первый раз в жизни ты не посчитался с моими желаниями. Мне казалось, что ты насиловал меня. А может, все дело в этой обстановке… Но ведь ты просто хотел найти во мне убежище от страха и одиночества. Значит, вину я должна искать в себе. Кровать пела, переливаясь на разные голоса, наверное, сетка была ржавой. Я боялась, что нас слышно во всем доме, однако ничего не могла поделать. Ты вбирался в меня все сильнее, все больнее, но я сжимала ногами твои бедра, хотела, чтобы ты чувствовал, что я — с тобой. Наконец ты вышел из меня со стоном, застрявшим где-то в горле. И вновь я любила тебя. Такого беззащитного. Мы лежали без движения, и неожиданно я поняла, что ты спишь, даже слегка похрапываешь. Это тоже было мне знакомо. Через несколько минут ты проснулся.
— Неужели я заснул? — с удивлением спросил ты. Никогда так прежде не тревожась, потому что мы всегда были в своей кровати.
Потом мы говорили. Ты рассказал мне, что дело очень серьезное. Начали арестовывать людей, с которыми ты был связан во время конспирации.
— Таким, как я, выносят смертные приговоры, — тихо проговорил ты.
— Знаю, — коротко отозвалась я.
— Я вынужден бежать за границу, Кристина. Через две недели меня перебросят…
Твои слова отозвались во мне гулким эхом. Все чувства во мне атрофировались. Откуда-то издалека раздался твой голос:
— Как я могу тебя с ними оставить?
— Ты должен спасаться, — ответила я.
Мы смотрели друг на друга. То неприятное выражение уже стерлось, и я не помнила его. Было только твое лицо, был только ты.
Письмо третье
(продолжение)
Я должна была прервать письмо, потому что проснулся Михал.
Очень переживал смерть мамы. Плакал, боялся к ней войта. Сидела с ним, пока он не заснул на нашем топчане, а теперь подбежал ко мне босой. Я прижала его к себе, и мы рыдали вдвоем.
— Я был не добрым с ней.
— Неправда, Михалек, — сказала я. — Нам всем было тяжело, но мы ее любили.
Он посмотрел на меня.
— Мы правда любили мою мамочку?
Я молча кивнула.
— Хочешь к ней пойти?
— Я утром к ней пойду, — уже успокоившись, ответил он.
Я проводила его к постели и подержала за руку, пока мальчик не заснул снова.
— Кристина, — уже засыпая, позвал он, — но ты не умрешь, обещаешь?
— Постараюсь, — ответила я.
Михалу было двенадцать лет, но он оставался ребенком.
Вернулась из Кларысева разбитой. Окружение, в котором я оставила тебя, было удручающим и, кажется, такое же нас ожидало в будущем. Мы должны были расстаться на неизвестный срок. Две недели, повторял во мне глухой голос, две недели… Я сделала все дела, о которых ты меня просил. Должна была оповестить профессора о твоей ситуации, однако не спешила. Нужно было дождаться известия, что ты уже в безопасности. Еще раз поехала в Констанчин, точнее, на ту виллу между Констанчином и Кларысевым, чтобы с тобой встретиться. Та же скрипящая постель и наше отчаянное желание быть как можно ближе. Я чувствовала, что ты вновь пытаешься найти во мне спасение перед целым миром и перед собой. Горько было сознавать, что моя любовь так мало для тебя значит. Не может тебе дать того, что ты ищешь.
Когда я уходила, мы оба плакали. Ты стыдился своих слез. Но это не свидетельствовало о твоей слабости.
— Не имеет значения, дорогая, на сколько мы расстаемся, — сказал ты. — На год, на десять лет. Мы всегда будем вместе… Каждой своей мыслью я буду с тобой… с вами, — поправился ты. — Мне так хотелось вернуться к вам тогда, с восстания, и видишь — удалось. Теперь тоже должно удасться.
Удастся, — повторила я охрипшим от слез голосом. Купе в поезде была слабо освещено, и если бы кто и вошел, то не заметил бы моего заплаканного лица. Но я доехала до Варшавы одна.
Прошло время. Каждый день я включала радио, когда передавали известия, прислушивалась к шагам на лестнице. И ждала. За неделю до Рождества старший сын портного вошел за мной в кухню и, оглядевшись по сторонам, заговорщически произнес:
— Пани докторша, завтра в семь часов вечера вы идете на Центральный вокзал и ждете у первой кассы.
Я пришла точно в семь. К несчастью, у кассы никого не было, и я бросалась в глаза. Стала прогуливаться. Прошел час, другой. Никто ко мне не подходил. Решила возвращаться. И тогда в дверях на меня натолкнулся какой-то тип. Пахнуло потной одеждой, и я почувствовала, как он всунул мне что-то в руку. Записку прочитала в трамвае. В ней был только варшавский адрес. Я сразу же поехала туда. Меня встретила незнакомая женщина, немолодая, с усталыми глазами. Она сказала, что переброска не удалась. Часть группы арестована, тебе удалось скрыться. Пока нельзя поддерживать контакт. Я с пониманием кивала и попросила передать тебе, что у нас все в порядке, что Марыся чувствует себя лучше. И так было на самом деле.