— Значит, ты счастливая, — утвердительно произнесла я.
— Счастливая, не счастливая, мне некогда об этом думать, не успеваю глаза продрать, а уже снова ночь наступает.
— А муж как?
— Работает, с деньжатами, правда, не густо, но голодными не ходим. Я тоже работала, но теперь детишки. Может быть, заскочишь, посмотришь. К тебе не напрашиваюсь, куда уж мне в салоны…
«Посмотрела бы ты на мои салоны», — подумала я про себя, но вслух ничего не сказала. Так было лучше.
— Хорошо, приду. Когда тебе удобно?
— В любое время вечером, когда их спать уложу, а то днем не знаю за что раньше хвататься.
Вера дала мне адрес. Думала, не пойду, однако через несколько дней заявилась к ней. Что-то меня туда тянуло. То ли страх, что она сама начнет меня искать, то ли потребность раскрыться перед кем-нибудь. Вера знала обо мне все, даже больше, чем я сама. Была психологом, со своей народной мудростью по части человеческой души. Там, в гетто, она стала моим первым исповедником… Мне даже не верилось, что несколько минут назад встретилась с ней. Ведь судьба сложилась совсем по-другому. Марыся, Михал, твое отсутствие… А может, воспользовалась возможностью, что тебя нет, и нырнула в прошлое…
Вера жила в блочных домах, в трехкомнатной квартире с кухней. Здесь было чисто и не так бедно, как я могла ожидать, судя по ее внешнему виду. Муж еще не вернулся, работал во вторую смену, был даже каким-то начальником. Все дети очень красивые, с черными как уголь, глазами.
— Я уже полностью записалась в евреи, — сказала она. — Мужа взяла обрезанного, теперь уж все равно…
— А он знает?
— Что? — не поняла она в первую минуту, и я почувствовала себя ужасно. — Знает, почему бы ему не знать.
— Ну и как он к этому относится?
— Как человек. — Ее ответ еще больше меня застыдил.
— А твой? — спросила Вера, глядя мне в глаза.
Я молча покачала головой. Потом Вера кормила детей ужином, купала самого маленького. Пришел ее муж. Он выглядел иначе, чем я его себе представляла: низкого роста с обыкновенным лицом. В его глазах была мудрость, а может, та самая еврейская скорбь, по которой я тихо тосковала. Вера представила меня как старую знакомую. Это звучало двусмысленно, но только для меня, живущей в вечном страхе. Муж сразу же пошел спать, он сильно устал, а мы сидели в кухне. Вера вынула из шкафчика четвертинку водки.
— Покупаю по четвертинке, мой ворчит. Сам не пьет…
Как же ему удалось ее привязать, думала я. В подобной ситуации могла представить себе кого угодно, только не ее. Вера с таким непредставительным человеком, увешанная детьми… Я ведь помню, как они с Натаном скандалили за стеной. Обзывали друг друга — он ее «девкой», она его «шпигом», но потом мирились и шли в постель. Их любовь была тоже очень громкой. А теперь неожиданно эта квартира, дети, муж… Вера, кажется, прочла мои мысли.
— Я уже до конца объевреилась, самое главное для меня — мои дети. Ну и мой старичок, ему я тоже не могла бы сделать ничего плохого.
Эти слова тронули меня до глубины души, и от волнения перехватило горло.
— А мой муж даже не знает, что я еврейка, — сказала я.
— Эля, не погуби свою жизнь.
— Я уж давно ее погубила, — ответила я сдавленным голосом. — Не знаю, кто я… правда, не знаю…
— Может, он тебе скажет, твой возлюбленный.
— Не скажет, Вера, он даже не знает моего настоящего имени.
Она покачала головой. Больше мы не говорили на эту тему. Вера рассказывала мне о своих детях, о проблемах с матерью, которая не может согласиться, что ее внуки не крещеные.
— Мы не очень-то религиозны, детей крестить не буду, — проговорила Вера, а потом неожиданно добавила: — Я ведь потому за него вышла, что он еврей… как Натан.
Это было самое прекрасное признание в любви, которое я когда-либо слышала. Хотела что-то сказать, но ее взгляд меня остановил. Когда мы прощались, в глазах у Веры стояли слезы.
— Лучше, чтобы мы с тобой не виделись, — проговорила она. — Ничего хорошего тебе это не принесет.
Наверное, она была права. Как всегда.
А с тобой мы встретились только в мае сорок девятого года. Под чужим именем ты работал медбратом в больнице маленького городка на Шленске. Я сразу оценила ситуацию, как только тебя увидела. Ты пил. У тебя были мешки под глазами и красное, одутловатое лицо. Я поняла, что нам грозит опасность и необходимо любой ценой вытащить тебя оттуда. Ты должен был как можно скорее вернуться к нам, к своей работе. Уже в поезде на обратной дороге я думала об этом. К кому же обратиться? Один-единственный раз мне пришло в голову связаться с матерью. Она обо всем всегда умела договориться, например, у нее не отняли наш дом. Я узнала об этом случайно. Одна из сотрудниц рассказывала о каком-то невезучем человеке, а потом добавила: