А он рассмеялся:
— У вас больная головка, спящая королевна.
И я вдруг снова увидела заведение, услышала шум голосов, звон бокалов и голос шефа:
— Пришла наша королевна…
Перед этой картиной все во мне как бы отпрянуло назад, и сама я отступила за пределы собственного сознания. Проведывала, проведывала, а потом неожиданно пришла в себя совсем. Было решено перевести меня из одноместной палаты в общую для выздоровления. Но это оказалось не лучшим решением. На соседней кровати спала молодая женщина, которая перенесла такое же воспаление мозга, как и я. Когда она проснулась, я начала с ней разговаривать. Но неожиданно ее лицо искривила страшная гримаса, черты стали просто уродливы. Меня это так испугало, что я начала трястись и не могла успокоиться. Неожиданно все во мне расшаталось, будто я стала такой же развалиной, как и она. Прибежала медсестра, а потом врач. Я ничего не могла им объяснить, только слезы лились у меня по щекам. Вызвали тебя, и, взглянув на эту женщину, ты все понял. Меня снова перенесли в отдельную палату, где провела очередные три недели.
Один раз меня проведал он.
Вошел в белом халате, накинутом на плечи. Лицо, как всегда, замкнутое. Только когда мы остались одни, его глаза оживились.
— Эльжбета! — Он ничего больше не мог сказать, да и не успел бы, потому что раздались шаги. Это были твои шаги.
О чем я подумала тогда, зная, что вы встретитесь у моей кровати. Не помню. Но решила сбежать от этого и закрыла глаза. Твои шаги приближались. Сначала стало тихо, а потом его голос:
— Пани Кристина, кажется, заснула… я из издательства…
А потом твой голос:
— Жена была очень больна.
— Я знаю.
Тогда во второй раз я подумала, что моя жизнь — это китч. И в этой связи претензии только… к кому…
На время реабилитации меня отвезли в Оборы, в Дом творчества Союза литераторов, в который меня недавно приняли. Хронологичность писем обязывает, поэтому добавляю, что это произошло в середине июля тысяча девятьсот шестьдесят второго года. Мне тридцать восемь, тебе пятьдесят, а Михалу двадцать. Я узнала одну интересную вещь: у Михала должен был скоро появиться ребенок, этим и объясняются все его планы с женитьбой. Мариола теперь жила на Новаковской. Моя болезнь так выбила тебя из равновесия, что ты согласился на все. Через несколько месяцев должен родиться ребенок. Удивительно, как я тогда этого не заметила. Может, потому что чувствовала себя не лучшим образом, да и теперь нельзя сказать, что хорошо. Самое трудное было держать ложку, пальцы стали абсолютно неподвижными. То же самое и с ходьбой: колени едва сгибались, будто кто-то вставил мне искусственные суставы. В общем, я не могла оставаться одна. Складывалось так, что первый месяц я буду с тобой, второй с Михалом. Меня это очень даже радовало. Ты ухаживал за мной, как за малым ребенком. Кормил меня, шевеля губами, как неграмотный, который учится читать.
— Одна ложечка, вторая, послушная девочка…
Я с омерзением проглатывала еду. И всегда думала о Марысе, о том, как я ее кормила. Может быть, если бы это делал ты, она бы еще жила. Мы ходили на прогулку, сначала до оврага, а потом дальше. Вечером в кустах сирени пели соловьи. Мы гуляли вокруг газона. Как-то глуховатая жена одного забытого автора спросила вдову другого забытого автора:
— Что это за пара, пани Хана? Выглядят, как будто только что поженились…
И та вторая ответила:
— Она была больна, думали, что умрет. Знаете, это та переводчица с французского.
— А, это она…
Они орали так, что мы услышали их и улыбнулись друг другу. Но мы не были тогда любовниками. Ты относился ко мне с трогательной заботой: помогал мыться, одеваться, стирал мое белье, как когда-то твоя мама. Я ведь оказалась словно без рук. У меня были не пальцы, а палки. Я боялась, что так останется навсегда. Врачи обещали, что я обязательно приду в норму, но нужно упражняться. Для этого из Варшавы приезжал физиотерапевт. Он работал в твоем отделении, потому что людям после инфаркта тоже необходима гимнастика. Ты сказал, что он прекрасный специалист, а вообще-то болван. Пан Роберт, так звали физиотерапевта, был чрезвычайно вежлив и от него пахло одеколоном. Тебя очень уважал и каждому твоему слову внимал наклоном головы: «Да, пан ординатор! Будет сделано, пан ординатор!».
— Возьмитесь поактивнее за мою жену, — приказал ты ему. — Она большая лентяйка, ей не хочется упражняться.
А он отвечал:
— Будет сделано, пан ординатор.
В конце июля тебя сменил Михал, мне тогда уже стало немного получше. Пан Роберт действительно активно за меня взялся. Иногда мне даже хотелось плакать, настолько быстро уставала. Но пожаловаться было нельзя, поскольку ты сурово говорил: