Картина написана темперой, такой, какой пользовались пять-шесть веков тому назад. Она состоит из трех частей, склеенных вместе, что типично для того времени. Далее, я твердо убежден, что не может быть и речи о поздней подделке в любой форме. Да, такое случается, и нередко. Но копируют известные картины известных мастеров. Ведь именно это приносит огромные барыши.
В нашем случае мы, напротив, имеем дело с картиной незнакомого мастера. Гений не оставил ничего после себя, никакого следа. Неведом остался его талант, неведом для всего мира. Если бы о картине было известно в период ее создания, она произвела бы революцию в живописи, в истории искусства такое удавалось немногим произведениям.
В картине объединяются традиция и новаторство в области живописи. Фигуры на картине — жизненны и правдивы, в них подчеркнуто земное начало, как и у великого Джотто: в манере Джотто, игрою света и тени, переданы человеческие тела и движение. Та же уверенность в сочетании красок и в композиции, та же потрясающая гармония. В пределах моей компетенции могу сказать, что эта часть картины создана где-то в пятнадцатом веке.
Но вот что любопытно. Другая часть картины полностью опровергает это мое заключение.
Я говорю о пространстве вокруг фигур, но, прежде всего, это задний план. Здесь чувствуется иной прием, опережающий свое время и предвосхищающий то направление в живописи, которое окончательно оформилось к концу прошлого столетия. Эта картина написана не по принципу окна, не с точки зрения линейной перспективы, то есть, не так, как делали наши итальянские живописцы к началу пятнадцатого века. Напротив, мы наблюдаем здесь черты импрессионистского письма: заметно смягчение мотива, мерцающая пестрота мазков, цветовые пятна — так достигается размывание внешней реальности. О нейтральности заднего плана, как в эпоху Джотто, заполненного охрой или синим цветом, здесь и речи нет.
Но больше всего в этой картине поражает ее кажущаяся разностильность, которая, однако, воспринимается как нечто целое, нераздельное. И эта неразрывная цельность исполнена огромного накала. Картина — уникальное произведение, никто из художников не писал такого, никто и никогда. Это произведение в наши дни может дать много нового и самим живописцам, и всему мировому искусству.
Давайте попытаемся взглянуть на это произведение как на алтарную картину глазами людей той эпохи, тогда, если я не ошибаюсь, в ней прежде всего видели чистоту Марии и младенца. Ее просветленный лик. Хотя почти невозможно не заметить оттенок горечи и страдания в ее образе.
Затем невольно внимание переключается на то, что окружает Марию. Фон, именно фон, подчеркивает вечную ее чистоту, но не как обязательное дополнение, а создавая контраст, ужасающий и провоцирующий.
Задний план — о нем можно сказать все что угодно, только не то, что он нейтрален. Гениальность художника в том, что ему удалось передать противоположность добра — само зло. Мерцание мазков и внезапная смена цветовых пятен отражает это вечное соперничество двух сил, живущих в каждом человеке.
Картина написана с таким накалом чувств, что прямо кричит о личном переживании художника. Тот, кто сумел средствами живописи передать зло в человеке, не мог не испытать его сам лично. Но образом Марии художник подчеркивает иллюзию веры в добро, тем самым достигая единства, гениального отображения двойственности человеческой природы — одновременного существования добра и зла.
Но сказать, кто автор шедевра, я не могу. Честно говоря, мне как религиозному человеку хочется думать, что эта картина отмечена печатью самого Господа Бога».
Знаменитый доктор искусствоведения умолк, неотрывно глядя на картину. А затем продолжил:
«Помните, я говорил, будто у меня такое ощущение, что я уже где-то видел эту картину? Я ошибся, но интересно, однако, что это впечатление связано с истоками импрессионизма.
В 1882 году Эдуар Мане написал картину, которую назвал «Бар “Фоли-Бержер”». Сейчас она находится в коллекции Кауртолда в Лондоне. Мы видим девушку, стоящую возле стойки бара, одинокую и с меланхоличным выражением на лице. Потом уже замечаешь задний фон — зеркало в баре, занимающее четыре пятых всей поверхности картины.
В зеркале отражается жизнь ночного клуба, что контрастирует с печальной фигурой одинокой девушки. Это поразительное отображение создало эффект узнавания, когда я увидел Марию с младенцем. Между нашей Марией и Девушкой в баре я чувствую нечто большее, чем простое сходство. Это похожий прием».