Перед тем как уйти, он всякий раз задает вопрос, не помолимся ли мы вместе. Я не противлюсь. По выработанной за долгие годы привычке складываю молитвенно руки и опускаю очи долу. Он неслышно бормочет молитву, слова которой я едва разбираю. Наша молитва, к счастью, длится недолго, он встает и прощается. Он словно испытывает облегчение.
Собственно говоря, он мне страшно мешает, сейчас, когда я начал писать. Но ни он, ни кто иной не отвратят меня от задуманного. Я обязан изложить правду.
ЗАБЫТЫЕ РУКОПИСИ В БИБЛИОТЕКЕ ВАТИКАНА
Библиотека Ватикана
Документ MCLXXVII
Происхождение неизвестно
Картина
Сегодня художник отбыл. Я хотел видеть его, говорить с ним, а он взял и — уехал. Появился он в здешних краях, на берегу Адриатики, не так давно, с месяц назад.
Я прожил здесь уже десять лет, пообтерся и приноровился, чувствовал себя как дома. Но за последний месяц многое изменилось.
Когда я понял, что он уехал навсегда, я направился в церковь. И впервые увидел картину. Да, несомненно, художник сотворил чудо. Одного взгляда на картину достаточно, чтобы понять это.
И он правильно поступил, изобразив зло на заднем плане. Тем самым он оттенил чистоту женщины. Так оно и должно быть. Если бы предводитель Совета Старейшин знал, как он здесь, в картине, со всей его злобой и злобой ему подобных сверкает и переливается всеми цветами и оттенками. А может, он знал об этом и потому не захотел оставить картину в городе?
Я чувствую, что ко мне вернулась моя прежняя вера. Чудное сияние, исходящее от картины, возродило меня.
Случилось нечто необъяснимое, пока я стоял перед картиной и рассматривал мерцающие пятна фона. Возможно ли с такой силой передать субстанцию зла?
Как заколдованный смотрел я на эти пятнышки и точки. Они видоизменялись прямо у меня на глазах, принимая уродливые гротескные формы, странные и невиданные, но в то же время очень близкие и знакомые. Я узнал их — это были безобразные и худшие стороны моей собственной души.
Эти формы были живые, они то соединялись, то рассыпались, то представлялись бурлящей массой.
Нет, сейчас это уже не масса, это людская толпа, спутанный клубок тварей ползучих, извивающихся на краю пропасти, образуя языки, подобные кипящей лаве.
«Геенна огненная», — пронеслось у меня в голове. И я похолодел от ужаса.
Я стоял перед картиной потрясенный, измученный. Не мог глаз отвести, не мог и не хотел.
Но вот облик картины снова изменился, зло постепенно ослабило свою интенсивность. Поверхность картины представилась покрывалом. Цветовые пятна остались, но они, будто кровь, впитывались в ткань покрывала и расползались по нему. Это красное и влажное нечто как бы разворачивалось на картине и обволакивало ее.
Я потерял сознание.
Когда я пришел в себя, осознал, что лежу на полу в церкви перед картиной. С опаской глянул наверх. Мария светилась мне навстречу.
Я долго еще лежал там, благоговея перед этим творением искусства.
Я медленно шел к траттории. Опустошенный физически, но в полном согласии с собой. Я сделал первый трудный шаг на пути к самому себе.
Изучая картину, где изображена Дева Мария с младенцем, я понял ее тайну, потому что она была и моей личной: это вечное неразделимое соединение добра и зла.
Хорошо, конечно, что картина не останется в церкви, где она была написана. Иначе это была бы не она. Как и всякое произведение высокого искусства она должна освободиться от груза действительности, так сказать, от истории собственного возникновения. А этого никогда не произойдет здесь, в торгашеском городке на берегу моря.
Но в каком-то другом месте эта картина может спокойно находиться до тех пор, пока не наступит день, когда будет признано ее совершенство.
Когда в мои руки попали записи художника, я подумал поначалу, что это чистая случайность. Но нет, не случайность. Я — единственный человек в городе, смеющий утверждать, что хорошо знал его. Не настолько близко, чтобы назвать своим другом, но он доверял мне как другу и многое рассказал о себе. Такое и друг не часто слышит.
С другом ведь как бывает? Обычно молчишь, потому что обо всем уже переговорено и не хочется повторяться.
Художник, вероятно, был неплохим слушателем. В его записях изложены рассказанные мною истории, которые он слышал на базарной площади в те пять дней, когда находился в кризисном состоянии. Он каждый день приходил к нам и присоединялся к кругу слушателей. Он пропустил только один день, когда был болен.