Мои мысли вращались вокруг проблем, которые занимали меня с самого раннего детства, со школьных лет. Простые и такие трудные вопросы:
Как описать действительность, объяснить ее? В школе нам давали два объяснения. Первое мы получили на уроках религии, оно опиралось на Библию. Такое объяснение предполагает веру.
Второе пришло к нам на уроках естествознания, в основе его лежал принцип рационального естественно-научного понимания. Суть его заключалась в том, что разумное объяснение всем фактам и явлениям существует, только наши знания пока недостаточны. Таким образом, и это объяснение предполагало нечто вроде веры.
Такие готовые объяснения, вера как ответ на все не устраивали меня. Они вызывали во мне протест. В ту пору я не мог еще выразить четко то, что чувствовал — силы человека в признании нестабильного и необъяснимого. Мы, люди, находимся в пути.
Именно это интересовало меня как писателя. Я хотел проследить древние традиции устного рассказа, которые живы еще в моем родном Ромерике, к востоку от Осло. Здесь в свое время Асбьернсон собирал народные сказки и предания. Мой отец был одним из последних носителей этой устной сказительской традиции. Он сам слышал истории, рассказываемые вечерами на кухне в конце прошлого века, в последнее десятилетие перед тем, как появился электрический свет, который прогнал эти тихие сумеречные часы и вместе с ними волшебное очарование сказок.
Отец прекрасно рассказывал сказки. Еще и сейчас мне слышится его голос. В том, что он рассказывал, не было никаких особых событий. Сила воздействия была в слове, а не в голосе, будь то сказка о том, как черт попал в орех, или сказка о тролле, потерявшем три свои головы. Я помню невероятную радость, страх и надежную руку моего отца.
Отец не верил в Бога, не верила в него и моя бабушка. Она верила в гномов, но отец в них не верил. Он был инженером, однако не хотел объяснять мир по естественно-научной модели. Он сохранил в себе способность удивляться. Мы знали это, но только через его сказки мы как бы сами участвовали в этом процессе. Он мог часами сидеть молча и неподвижно, рассматривая окружающую его природу. И постепенно он становился ее неотъемлемой частью. Я чувствую, что я унаследовал от него удивление, но я называю это томлением.
Удивление — символ моих детских поисков, поисков альтернативного пути к познанию.
Удивление — форма томления. Если описать понятия точнее, приходится подключить и другие слова: есть позитивно заряженные слова, например, мечта и ожидание, но также есть и более опасные слова, например: вопрос, беспокойство, страх и одиночество. Общее для этих понятий — понятие дистанция. Если я снова возьму слово вера, я сразу отыщу другой вид слов, привязанных к понятию: ответ, надежность, общность и преданность. Общим для этих слов окажется то, что они требуют и дают близость.
Удивлению нужна дистанция, вере нужна близость. Здесь речь вдет о двух мировоззренческих позициях.
Позвольте мне поместить художника в эти рамки. Способность удивляться — внутренний двигатель творчества. Законченное произведение искусства не должно давать ответ, оно призвано нести радость нового удивления новым людям.
Действие моего романа происходит частично в XV веке, частично в наше время. Время Ренессанса выбрано не случайно, именно в эту эпоху формируется индивидуальность европейского человека.
В той части текста, где речь идет о XV веке, две индивидуальности — Художник и Рассказчик, имеющий постоянное место на базарной площади. Их рассказы о себе и своей жизни монологического характера. Оба они отмечены понятием вера своего времени, но как творческие люди они прежде всего связаны с понятием удивление.
В современных частях текста главный герой, ведущий рассказ так же в форме монолога, архивариус рукописного отдела Ватикана. Он — тоже индивидуальность. Он находит старые документы и развертывает их перед нами, показывая, что случилось, когда художник приехал в город у моря, чтобы рисовать Мадонну с младенцем для алтаря местной церкви. Мадонна, изображенная художником, и есть, собственно говоря, главная героиня романа. Архивариус находит эту картину с Мадонной, которая пребывала в забвении два века в Ватикане. А до этого она почти столько же времени пребывала в церкви неприметной общины в отдаленной горной долине где-то центре Лигурии. В качестве мистического символа.