Само собой, каждый хотел побеседовать на базарной площади с экономкой. Не может ли она что-то рассказать о художнике и его женщине? И вправду ли та настолько хороша собой, как рассказывают?
Но экономка не могла или не хотела сплетничать, твердила одно и то же: они почти не бывают дома, только едят и спят. Она, да, да, и впрямь красавица.
Экономка была не из тех, кто любит посудачить о других, она чувствовала себя обязанной защищать своих подопечных, к которым была приставлена.
И еще один вопрос, конечно же, вертелся у всех на языке, хотя никто не отважился открыто задать его: делили ли они ложе, художник и эта женщина?
Экономка упорно хранила молчание обо всем, что происходило в четырех стенах, но ее нежелание откровенничать только усиливало любопытство.
Надо бы пояснить, что такое поведение людей просто отражало напряжение ожидания, их скрытые надежды. Все в нетерпении ждали часа, когда состоится освящение их алтарной картины, их Мадонны.
Старейшины, наоборот, проводили время в бесконечных заседаниях. С того самого дня как в городе появился художник и его женщина, Старейшины выглядели несколько озабоченными. Открыто ничего не говорилось, не принималось никаких особых постановлений. Но горожане чувствовали — тут что-то не так.
Наконец, в Совете решили не ждать, пока дело пойдет на самотек, поспешили взять все в свои руки. Определили нанести визит в церковь и познакомиться с ходом работы.
Художнику такое решение не очень пришлось по душе, но он не посмел перечить. Когда они прибыли, он продолжал работать как обычно, а Старейшины тем временем устремляли взгляды то на картину, то на женщину, причем больше на женщину.
Он сам рассказал мне об этом странном визите, когда я впервые встретился с ним в тот вечер в траттории. Когда я вошел, он сидел с мрачным лицом и держал в руке бокал с вином. Во мне, признаюсь, тотчас же пробудился профессиональный интерес, и я спросил, не могу ли я составить ему компанию. Он кивнул головой, не особенно приветливо. Вначале его трудно было разговорить. Но постепенно он раскрылся, само собой, не без влияния вина. Тогда-то и стали видны его художнический темперамент и его юношеская наивная доверчивость.
Вместо отрывистого описания наших бесед по вечерам в траттории, я предоставляю слово самому художнику, публикуя записи, которые он оставил для меня. Теперь, читая эти записи, я понимаю его куда лучше.
Когда я под вечер спускался к городу, меня охватил поток самых противоречивых чувств. Красота этих мест неописуема. Но поначалу меня поразила цветовая гамма, когда я, миновав горный перевал, увидел этот терракотово-красный город, раскинувшийся у самого синего моря. Я обернулся и посмотрел на горы — темные вечерние тени начинали уже свой таинственный бег к их вершинам. Моя усталость прошла, на меня снизошел покой. Эти голубеющие вершины гор и близость звезд.
Я почувствовал необыкновенную легкость, будто пришло освобождение, подтверждение чуда, что свершилось два дня назад. Уверен, я снова могу рисовать, моя сила художника возвратилась ко мне. В последнее время почему-то так трудно было писать, вот картину не закончил… Вдохновение пропало, не чувствовал я благодати Божьей.
Когда я въезжал в город, навстречу мне двигалась ликующая толпа. Это меня почему-то напугало. Обуяло беспокойство. Чему они радуются? Мне? Картине, которую я буду писать для них? Кажется, мне грозит опасность. Эти восторженные излияния чувств могут обернуться совсем другой стороной. Может быть, не так-то легко здесь будет работаться, как я предполагал.
Как славно, что со мной эта женщина, она укрепляет во мне веру в собственные силы. Совсем чужая женщина, а у меня такое небывалое чувство, будто она меня охраняет и защищает.
Она, и только она поможет мне создать светлый лик Мадонны, избранницы Божьей.
Я сразу понял это, когда увидел ее на улице. Она выделялась в толпе людей — прекрасное лицо и необычайная чистота во взоре, отуманенном, однако, глубокой горечью.
Она не оскорбилась, когда я остановил ее, и даже не удивилась.
В смущении я говорил ей, кто я и каковы мой намерения. Что я хотел бы писать ее, что в моем понимании она идеальная модель для алтарной картины в церкви — Мадонны с младенцем.
«Не только модель, — добавил я, — когда я смотрю на тебя, вижу в тебе настоящую Мадонну».
Она выглядела изумленной, вероятно, моя бессвязная речь удивила ее. Однако я заметил также свет, который зажегся в ее глазах, ранее исполненных глубокой печали.