Легковерие современное и средневековое
Когда знаменитого врача Эбернети спросили, почему он предается всем вредным для здоровья привычкам, против которых сам же предостерегает пациентов, он ответил, что выполняет функции указательного столба: всегда указывает путь, но сам туда не идет. Он мог бы добавить: и не заставляет путника туда идти, а также не мешает искать другую дорогу. К сожалению, наши клерикальные указательные столбы, если только они обладают политическим могуществом, обязательно направляют путника в определенную сторону. Пока Церковь была не только духовной, но и светской властью, пока она еще долгое время, насколько могла, оказывала влияние и воздействие на светскую власть, она добивалась ортодоксии гонениями, которые были тем более жестоки, чем лучше были ее намерения. В наши дни, когда врач занял место священника и может фактически делать с парламентом и прессой что захочет, пользуясь слепой верой в доктора, сменивший куда более критическую веру в приходского священника, — в наши дни юридическое принуждение, в силу которого больной обязан брать у врача любой вредоносный рецепт, доведено до такой степени, что оно ужаснуло бы инквизицию и потрясло бы архиепископа Лода. Наше легковерие гораздо хуже, чем легковерие средних веков, потому что у священника не было той прямой денежной заинтересованности в наших грехах, какую питает доктор по отношению к нашим болезням: в отличие от частного, коммерческого врача пастырь не голодал, когда с паствой было все в порядке, и не преуспевал, когда она гибла. К тому же средневековый клирик верил, что после смерти с ним произойдет нечто в высшей степени неприятное, если он будет действовать без зазрения совести, — вера, ныне, по существу, утраченная лицами, получившими догматическое материалистическое образование. Наши профессиональные корпорации — тред-юнионы — не проклянешь, у них нет души. Но скоро они вынудят вас напомнить им, что зато у них имеется тело, и его можно пнуть. Ватикан, тот никогда не был бездушным; в худшем случае он представлял собой политическую организацию, поставившую своей целью путем заговора добиться, чтобы Церковь стала высшей силой, не только духовной, но и светской. Поэтому-то вопрос, поставленный сожжением Жанны, по-прежнему остается жгучим, хотя сейчас решение его не повлечет за собой столь сенсационных последствий. Вот почему я и занимаюсь этим вопросом. Если бы речь шла просто об историческом курьезе, я не потратил бы на него и пяти минут времени.
Терпимость современная и средневековая
Чем больше мы вникаем в этот вопрос, тем сложнее он становится. При первом рассмотрении мы склонны согласиться с мнением, что Жанну следовало отлучить от Церкви и затем предоставить ей идти своим путем. Правда, сама она яростно протестовала бы против такой жестокости — против того, чтобы у нее отняли духовную пищу, ибо исповедь, отпущение грехов и причащение тела Господня составляли ее главные жизненные потребности. Такая сильная личность могла бы и преодолеть это затруднение, как английская церковь преодолела буллы папы Льва, — основать собственную церковь и провозгласить ее оплотом истинной исконной веры, от которой отступили ее гонители. Но поскольку в те времена подобный поступок, с точки зрения Церкви и Государства, был насаждением пагубы и анархии, то для того чтобы проявить терпимость, потребовалась бы такая большая вера в свободу, какая недоступна по природе политику и священнику. Легко сказать, что Церковь должна была дождаться, когда предполагаемое зло проистечет, а не считать заведомо, что оно проистечет, и гадать, в чем оно будет состоять. Казалось бы, чего проще. Но что, если бы нынешняя администрация, ведающая народным здравоохранением, в вопросах санитарии предоставила бы людей целиком самим себе, говоря: «Нам дела нет до канализации и до вашего о ней мнения, но если заразитесь оспой или сыпным тифом, мы подадим на вас в суд и, следуя примеру властей в батлеровском Едгине, постараемся, чтобы вас очень сурово наказали»? Да такую администрацию либо поместили бы в дом умалишенных, либо напомнили ей, что, отказываясь соблюдать правила санитарии, А на расстоянии двух миль может убить ребенка у Б или вызвать эпидемию, во время которой могут погибнуть наиболее сознательные блюстители чистоты.