Выбрать главу

БЫЛА ЛИ У ЖАННЫ МАНИЯ САМОУБИЙСТВА?

Только две вышеописанные аномалии всецело доминировали в характере Жанны, и они-то и привели ее на костер. Ни та ни другая не была присуща исключительно ей одной. В Жанне вообще не было ничего исключительного, кроме силы и широты ума и характера и интенсивности жизненной энергии. Ее обвиняли в тяге к самоубийству, и действительно, когда, пытаясь бежать из замка Боревуар, она спрыгнула с башни высотой, как говорят, в шестьдесят футов, она безрассудно рисковала. Но Жанна оправилась от падения за несколько дней поста. Она обдуманно выбрала смерть вместо жизни без свободы. В бою она бросала вызов смерти так же, как Веллингтон при Ватерлоо и как Нельсон, имевший привычку во время боя прогуливаться на шканцах во всем блеске своих регалий. Но коль скоро ни Нельсона, ни Веллингтона и никого из тех, кто совершал отчаянные подвиги и предпочитал смерть плену, не обвиняют в мании самоубийства, то нечего подозревать в этом и Жанну. В случае, произошедшем в Боревуаре, на карту ставилось больше, чем свобода Жанны. Ее встревожило известие, что Компьен вот-вот сдастся, и она была убеждена, что спасет его, если ей удастся бежать. Однако прыжок с башни был столь рискованным, что совесть ее была после этого неспокойна, и, по своему обыкновению, Жанна выразила это, сказав, что святая Екатерина запретила ей прыгать, но потом простила непослушание.

ОЦЕНИВАЯ ЖАННУ В ЦЕЛОМ

Итак, мы можем отнестись к Жанне как к здравомыслящей и сообразительной крестьянской девушке, наделенной необыкновенной силой духа и физической выносливостью. Все, что она делала, было тщательно взвешено. И хотя мыслительный процесс совершался так быстро, что сама она не успевала его осознать и поэтому приписывала все голосам, можно считать, что она руководствовалась разумом, а не слепо следовала своим импульсам. В военном деле она была реалистом в той же мере, что и Наполеон, она тоже понимала толк в артиллерии и отдавала должное ее возможностям. Она не ожидала, что осажденные города падут, как Иерихон при звуках трубы, а, подобно Веллингтону, организовывала наступление, учитывая оборонительную тактику врага; она предвосхитила наполеоновский расчет на то, что если непрерывно атаковать противника, тот долго не выдержит. Например, последняя ее победа под Орлеаном была одержана уже после целого дня боя, когда ни одна сторона не победила и ее полководец Дюнуа дал сигнал к отступлению. Жанна никогда не была той, за кого ее выдавали бесчисленные романисты и драматурги, а именно: романтической барышней. Она была истинной дочерью земли - с крестьянской трезвостью и упрямством, со свободным от всякого преклонения или высокомерия отношением к большим господам, королям и прелатам, - она с одного взгляда понимала, чего каждый из них действительно стоит. Как подобает добропорядочной крестьянке, она сознавала все значение соблюдения приличий и не терпела, когда сквернословили и пренебрегали религиозными обрядами. Она не позволяла дурным женщинам околачиваться вокруг ее лагеря. У нее было одно благочестивое восклицание: "En nom De!" [Во имя Господа! (франц.)] и одно бессмысленное ругательство: "Par mon martin!" [Клянусь жаворонком! (франц.)], и только их она разрешала употреблять неисправимому богохульнику Ла Гиру. Эта пуританская строгость сыграла важнейшую роль в восстановлении чувства собственного достоинства у деморализованной армии, и стало быть, и в этом, как почти во всем остальном, ее политика оказалась хорошо рассчитана и вполне оправдала себя. Жанне приходилось иметь дело с людьми всех сословий - от работников до королей; при этом она не испытывала никакого смущения, вела себя совершенно естественно и, если они не были безнадежно трусливы и испорчены, добивалась от них, чего хотела. Она умела улещивать и умела принуждать, язычок ее бывал ласковым и бывал острым. Словом, талантливая девушка - прирожденный босс.

ИНФАНТИЛЬНОСТЬ И НЕВЕЖЕСТВЕННОСТЬ ЖАННЫ

Все это, однако, надо принять с одной большой оговоркой: ей не было и двадцати. Если бы речь шла о властной матроне лет пятидесяти, мы бы сразу узнали этот человеческий тип, вокруг нас полно властных немолодых женщин, по которым легко судить, какой бы стала Жанна, останься она в живых. Но, в конце концов, она была всего лишь молоденькая девушка: она не имела представления о тщеславии мужчин и о весомости и соотношении общественных сил. Она ничего не слыхала о железной руке в бархатной перчатке и орудовала голым кулаком. Она думала, что политические перемены осуществлять легко, и, подобно Магомету, не ведавшему ни о каком строе, кроме родового, рассылала письма королям, призывая их к преобразованиям, ведущим к установлению царства Божия на земле. Не мудрено, что ей удавались только те простые начинания, которые, как, например, коронация и кампания под Орлеаном, требовали простого действия и натиска.

Отсутствие элементарного образования помешало ей, когда она столкнулась с такими искусно разработанными структурами, как грандиозные церковные и общественные институты средневековья. Она испытывала ужас перед еретиками, не подозревая, что сама - ересиарх, одна из предтеч ереси, расколовшей Европу надвое и повлекшей за собой столетия кровопролитий, не прекратившихся и по сю пору. Она была против чужеземцев на том разумном основании, что во Франции им не место. Но ей в голову не приходило, что это приведет ее к столкновению с католицизмом и феодализмом установлениями, по своей сути интернациональными. Она руководствовалась здравым смыслом, и там, где образованность была единственным ключом, она блуждала во мраке, расшибала себе лоб и расшибала тем более крепко, что отличалась непомерной самоуверенностью и поэтому в делах гражданских была неосторожна, как никто.

Это сочетание юной неопытности и абсолютной необразованности с большими природными способностями, энергией, храбростью, глубокой религиозностью, оригинальностью и чудаковатостью полностью объясняет все перипетии истории Жанны и делает ее достоверным историческим и человеческим феноменом. Но оно резко противоречит как идолопоклонническому романтическому ореолу, созданному вокруг нее, так и развенчивающему скептическому отношению, возникшему как реакция на романтическую легенду.