— Жданов, ты спятил? Катьке нельзя волноваться! Как ты себя ведешь с беременной женщиной!
— Да тебе-то какое дело, — закричал Жданов, — до её беременности! Тебя это совершенно не касается!
— А тебя, значит, касается? Зашаталось твое кресло, Жданов, вспомнил перед советом про Катьку?
— Коля, — попыталась было снова вмешаться Катя. — Подожди. Я поговорю…
— Да не будешь ты с ним разговаривать, — отрезал Зорькин. — Иди в машину! Ты думаешь, он почему суетится? Потому что как только вскроются все его махинации, ты останешься единственным человеком, от которого будет зависеть и компания, и его место в ней.
— Да какая компания? — завопил Жданов, возмущенный не столько ересью, которую нес Зорькин, а тем, что он говорил о нем так, будто его тут не стояло.
— Коля, — воскликнула Катя, — давай поговорим дома.
Дома? Ах, они поговорят дома?
— Катя, ты поедешь со мной!
— Да никуда она не поедет с таким пьяным животным!
— Коля, — Катя едва не плакала, — перестань.
— Оставь Пушкареву в покое, ты понял, — храбрым воробьем напрыгивал на него Зорькин.
— Да ты сам оставь её в покое, понял! Катенька, поддержите, пожалуйста, — и он вручил ей свои очки. — Катя моя, ты понял!
Наутро, вспоминая ту минуту, когда Жданов первый раз ударил Зорькина, он готов был убить себя за такое скотство.
Но в этот вечер он бил даже не Зорькина, а упорное нежелание Кати нормально с ним поговорить.
Почему она ускользает от него?
Прячется за этого смешного дрыща, нелепого в дорогом пальто и возле дорогой машины.
А ведь Жданов!
Хотел!
Просто!
Забрать!
Катю!
Бац!
Пощечина, не сильная, но до одури обидная, отрезвила Жданова.
Прочистила мозги в одну секунду осознания: Катя ударила его.
Она смотрела на него потрясенно, до смерти расстроенно, едва не плача.
Сзади набросился Федор, но Жданов стряхнул его с себя — да отвяжись ты!
Подошел Милко, чтобы сообщить, что драться в костюме от Джорджио — это варварство.
Но он видел только то, как Катя заботливо отряхивает Зорькина, вытирает ему разбитую губу белым платком, надевает на него очки. Наконец, она подняла с земли шарф Жданова и протянула ему, посмотрев прямо в глаза. И на её лице были сострадание, грусть и тревога, от которых стало совсем тошно. День, начавшийся так прекрасно, завершался самым диким образом.
— Знаешь, Жданов, — сказал Милко, — я был гораздо лучшего мнения о тебе. Иногда ты даже похож на очень приличного человека, — Катя села в машину к Зорькину, — может быть потому, что ты носишь очень дорогие костюмы. Но, пойми, одежда — это еще не все. Нужно, чтобы у тебя было что-то здесь и здесь, а у тебя там пусто.
Жданов не смотрел на Милко и понятия не имел, о каком «здесь» тот говорил. Сквозь лобовое стекло он смотрел только на Катю, а она смотрела на него.
Ни у одной беременной женщины в мире не должно было быть таких больных глаз.
И, когда машина с Катей уехала, Жданов зачерпнул рукой в перчатке горсть снега и протер им лицо.
Стоя в полном одиночестве посреди отвратительного февраля, он думал о том, что все его обиды и страхи, и ревность, и терзания не имеют никакого значения по сравнению с тем новым, что пришло в его жизнь.
Что впервые за все годы его существования мир перестал крутиться вокруг Жданова, и теперь пришла пора думать не о своих переживаниях — а о крохотной бесстрашной девочке, которая сегодня ударила его по щеке — и этим причинила себе куда больше боли, чем ему.
Что центр вселенной Жданова сместился и спрятался внутри Кати Пушкаревой.
И что вовсе не себя ему нужно защищать.
Крутилась детская каруселька под ним, крутилось вместе с нею небо.
Огромное и равнодушное.
— Да, Жданов, ты её ревнуешь, и как же сильно ты её ревнуешь…
Но это сейчас было совершенно неважно.
— Какой-то ты сегодня как Наполеон после Ватерлоо, — заметил Ромка, когда они вышли из лифта Зималетто.
— Угадал, — с мрачной торжественностью подтвердил Жданов, — дал бой и потерпел поражение.
— Ну вы даете господин президент… А подробнее? — перебирая корреспонденцию на ресепшен, осведомился Ромка.
— Да! Побоище не хуже Куликовской битвы! — захлебывающаяся от восторга Света спиной выскочила из лифта, за ней следовали такие же взбудораженные Шура с Амурой. — Так Жданов-то оказывается такой зверюга!
Ромка едва портфель от такого не уронил. Девицы уставились на начальников во все глаза.
— Ой, — затароторила Света, — а передача вчера была жуткая! Оказалось, что Жданов был главным Сталинским палачом!
Дождавшись, пока сплетницы уберутся вон, Малиновский повернулся к Жданову, изображая, что курит трубку.
— Поздравляю, — с грузинским акцентом процедил он. — Поздравляю, товарищ Жданов, вы вошли в историю. Думайте теперь, как из неё выйти.
Катя вошла в кабинет, приблизилась к столу и только потом увидела Жданова, сидевшего на диванчике за дверью.
— Привет, — сказал он, прилежно сложив руки меж колен.
— Доброе утро, — сухо сказала Катя, всем своим видом демонстрируя холодность и презрение. Но, бросив на Жданова мимолетный взгляд, она кинула свою сумку и подлетела к нему. Повернула лицо к окну, чтобы разглядеть след от пощечины. Жалобно дрогнули её губы.
— Ого! Прости, — сказала она, — я не знала, как тебя остановить. Федору ведь тоже досталось, не только Коле!
— Я заслужил. Это ты меня прости, Кать, — он перехватил её руку, поднес к губам, — мне очень стыдно. Я вел себя, как последняя скотина. Но я могу искупить свою вину, а главное, объяснить, почему я это сделал.
— Почему? — быстро спросила она. — Я всю ночь не спала, всё никак не ме могу понять, что с тобой такое.
Ну вот! А ей надо спать по десять часов. Скотина и есть!
— Вчера я не помнил себя от ревности, со мной такое впервые в жизни. Это ревность. Сумасшедшая ревность
— Кого? К кому? — не поняла Катя, и это её изумление было таким славным, что Жданов от облегчения рассмеялся и быстро осыпал короткими поцелуями её лицо.
— Тебя! Ко всем! Я хочу, чтобы ты была рядом все время. А ты уехала к Зорькину. Галстук ему купила. Вечер собралась с ним проводить!
Катя моргала в такт его словам. Потом неуверенно улыбнулась.
— Ты ревнуешь? Меня?
— Еще как, — заверил её Жданов.
— Бедный, — сказала Катя, — совсем распереживался из-за этого совета.
— К бизнесу это не имеет ни малейшего отношения, — рассердился Жданов, припомнив все обидные слова, сказанные вчера Зорькиным. Он что, внушает это Кате изо дня в день? Почему?
Она встала и принялась принялась разматывать свой шарф. Жданов с готовностью принял её пальто, погладил плечи, локти, поцеловал в ухо.
— Кстати, — напомнила Катя, — до показа нам надо пройтись по докладу. Почему вы до сих пор не прочли его, Андрей Павлович?
— Кстати, о показе. Ты идешь со мной.
— Я там буду нужна? — деловито спросила Катя, включая компьютер.
— Очень.
— Только не нападай больше на Колю, — вдруг сказала Катя, выглядывая из-за монитора. — Он мой лучший друг, и я даже тебе не позволю его обижать.
— Я больше не буду, — пообещал Жданов, стоя перед её столом, как школьник, навытяжку. — Прошу тебя, не вини меня за то, что я вчера сделал. Я и сам не понимаю, что со мной произошло. Я потерял равновесие.
Дверь открылась, и вошла Кира.
— Доброе утро, — сказала она с вызовом.
— Привет, — рассеянно ответил Жданов, не сводя с Кати глаз.
— Доброе утро, — ответила Пушкарева, утыкаясь взглядом в монитор.
— Как ты себя чувствуешь? — подходя ближе, спросила Кира.
— Хорошо, спасибо, — отчитался Жданов.
— Что с лицом?
— Подрался.
— Опять подстава на дороге? Ты хоть помнишь, с кем дрался?
Катя высунула один внимательный глаз из-за монитора.
— Да, конечно, — по-прежнему не поворачиваясь к Кире, отчеканил Жданов. — Это был Николай Зорькин, Катин… лучший друг.