— В Милане, — ответил он. Сейчас казалось, что кроме них двоих нет никого в этом помещении. А может быть и в целом мире не было.
— Значит, вчера… когда ты предлагал… это все из-за ребенка?
— Катя!
Она замотала головой, не желая его слышать. Слепо встала и вдруг пошатнулась, заваливаясь в руки Малиновского, который был ближе всех.
И вот тогда Жданов понял, что значит — настоящий ужас.
Скорая, услышав, что плохо беременной, приехала в какие-то рекордные десять минут, подхватила белую Катю и поглотила в свои недра.
Жданов, который не мог вообще ничего, молча следил за её габаритными огнями, пока Малиновский вел машину. Они ехали следом, потому что Катя оттолкнула его от себя, когда он пытался помочь ей сесть в Скорую.
— Я умру, — сказал он вдруг, — если с ними что-то случится.
— Ничего не случится, — затараторил Малиновский. — Сейчас медицина знаешь какая? Они мигом Пушкареву на ноги поставят. Она просто перенервничала, Жданов, просто нервы. Даже у меня сердце прихватило! Что уж говорить о Пушкаревой. Она у нас, конечно, железная леди, но ведь тоже живой человек. Жданов, да не трясись ты! Пушкаревы просто так не сдаются!
А он даже не понимал, что говорит Ромка.
Слова сливались в какой-то однотонный мерный звук.
В приемный покой их не пустили, велели ждать. Ждать Жданов был не в стоянии, поэтому он хватал за руки всех, кто был хоть немного похож на медиков, и заверял их, что Кате нужна лучшая палата, лучшие лекарства, лучшие врачи. Наконец, одна из медсестер сжалилась над ним и пообещала узнать, что там с Пушкаревой.
Вернулась она через несколько минут, которые показались ему вечностью.
— Все в порядке, — сказала медсестра с улыбкой. — Матка немного в тонусе, давление подскочило. Сейчас положим вашу Пушкареву под магнезию, и будет как новенькая.
От облегчения у Жданова ноги подкосились. Он буквально рухнул на шаткий больничный стульчик.
— Все в порядке? — переспросил он. — И с ребенком?
— И с ребенком, и с мамочкой. Её сейчас в отделение поднимут, полежит у нас с недельку.
— У неё обычно низкое давление, — пробормотал Жданов.
— Ну, а сейчас высокое, — терпеливо объяснила медсестра. — Идите в кассу, раз решили платную палату оформлять. И привезите мамочке халат, ночнушку и тапочки.
— Понял, — сказал Ромка, — касса, тапочки. Я пошел.
— Я могу увидеть Катю? — спросил Жданов. — Я заплачу!
Медсестра рассмеялась.
— Увидите, — пообещала она, — дайте хоть оформить человека!
И Жданов остался один. Телефон в его кармане разрывался, и он взял трубку.
— Как Катя? — спросил отец.
— Её положили на сохранение, — голос дрогнул, и что-то перехватило горло, как в детстве, когда он поверял родителям все свои беды, и становилось легче.
— Когда ты сможешь вернуться в компанию? — сухо спросил папа.
— Не знаю. Я не могу сейчас ни о чем думать, кроме Кати.
— Ты понимаешь, что ты нам очень многое должен объяснить?
— А ты понимаешь, что моя любимая женщина сейчас в больнице? — закричал Жданов.
Отец помолчал.
— Ну хорошо, — сказал он наконец, — мы поговорим, когда ты успокоишься.
Уже знакомая медсестра, решившая сегодня быть доброй феей, снова появилась — с бахилами и белым халатом.
— Сдавайте свое пальто в гардероб, папочка, — распорядилась она, — и облачайтесь.
У Жданова дрожали руки, и он никак не мог попасть в рукава, и тогда медсестра просто накинула халат на его плечи.
Они поднялись по лестнице, прошли узким коридором.
— Только не болтайтесь по отделению, — наставляла его медсестра, — у нас тут мужчины не водятся. Разве что по пожарной лестнице просочиться какой-нибудь неугомонный супруг… Но для платников другие условия. Сюда.
Палата была крохотная, но Жданов видел только Катю — она уже была под капельницей, накрыта пестреньким одеялом, а на белой подушке прямо возле её лица был напечатан черный больничный штамп.
— Катя!
Она смотрела на него серьезно и грустно, и от этого взгляда становилось не по себе.
========== 37 ==========
— Катя… Катюш, — Жданов, неловкий, как слон, в этой крошечной палате, шагнул вперед и остановился, боясь прикоснуться к ней, чтобы не потревожить систему, прикрепленную к её руке. — Как вы?
— Нормально, — ответила она беспокойно, — дай мне твой телефон.
Он растерянно протянул ей мобильник, уверенный, что она хочет позвонить родным. Катя, знакомая с его телефоном лучше, чем с собственным, быстро пролистала список контактов и набрала какой-то номер.
— Павел Олегович? Это Пушкарева.
— Кать, — взмолился Жданов, — это подождет.
Она сверкнула на него глазами.
— Ничего не подождет, я не успокоюсь, пока все не объясню… Слышите, Павел Олегович? Мне нужно вам все рассказать… Нормально я себя чувствую. Вы можете меня выслушать? Спасибо. Это началось из-за самого первого бизнес-плана, который я написала для Андрея Павловича. Уже тогда было понятно, что мы не сможем расширить производство без сокращения расходов. И мы решили сэкономить на тканях…
Жданов слушал её спокойный, бесцветный голос, возвращаясь вместе с этим голосом в ту осень, когда жизнь еще казалась такой легкой, и когда он еще мог спокойно спать по ночам.
Пустая, скучная жизнь.
Её голос успокаивал его и обжигал глаза слезами.
Как так получилось, что Катька даже на больничной койке решает проблемы?
Почему эта крошечная невыносимо упрямая девочка такая бесстрашная?
— Коллекция провалилась, и мы скрыли масштабы этого провала от акционеров. В поисках решения мы пытались найти самые лучшие ткани по самой дешевой цене. И заказали их в Узбекистане. Ткани оказались контрафактными. Мы потеряли деньги. Вот тогда и появилась Никамода — как костыль для Зималетто… Я понимаю и признаю всю неэтичность нашего поведения, Павел Олегович, но сейчас у меня нет сил на раскаяние. Я просто передаю вам всю информацию для того, чтобы вы могли принять верное решение. Никамода была создана и поглотила Зималетто. Мы будем вынуждены оставаться в этой ситуации еще минимум полгода. Да хоть сто юристов, Павел Олегович! Менять руководство Зималето сейчас — неразумно. Выгонять меня на улицу неразумно тоже, наши банковские взаимоотношения завязаны на моей персоне, какой бы неприятной она вам не казалась. Поэтому я предлагаю вернуться к переизбранию президента через полгода. Ну, если вам конечно не безразлична судьба компании… Нет, это не наглость, это здравый смысл. Сейчас у меня на реверансы здоровья не хватает. Это всё, что я хотела вам сказать. Думаю, что юристы повторят вам то же самое. Но решение, конечно, за вами, я готова положить на стол заявление в любую минуту. Как наемный служащий Зималетто я подчинюсь вашему решению, как владелица Никамоды — буду настаивать на том, чтобы Андрей Павлович остался на своем посту. Исключительно в интересах компании. Да, много ошибок, но на ошибках учатся. До свидания.
Она нажала отбой и длинно выдохнула. Слабо улыбнулась.
— Как гора с плеч свалилась, — произнесла она тихо.
— У меня тоже, — признался потрясенный Жданов и осторожно пристроил себя на колченогий больничный табурет. — Кать, я страшно испугался.
Она прикрыла глаза ресницами.
— С вашим ребенком, Андрей Павлович, все в порядке, — сообщила она едко.
— Ах вот как, Екатерина Валерьевна, — немедленно рассердился он, так зацепила его эта едкость, — теперь это мой ребенок. Еще недавно он был ребенком какого-то придурка-мимокрокодила! Ты пыталась сделать моего ребенка Зорькиным!
— Не кричите, вы все-таки в больнице, — осадила его Катя, — а я все-таки пациент. Совести у вас нет.
— Кать, — Жданов сбавил обороты и придвинулся ближе. — Почему ты мне не сказала?
— Я пыталась! Перед поездкой в Милан, когда поняла, что ты на полном серьезе ничего не помнишь. Но тогда не было времени, рассказать тебе в самолете — значит, вызвать бурю на весь салон. А потом, в Милане, помнишь, что ты сказал?