И вот Лизистрата, хотя Теодор и не отдавал себе в этом отчета, приняла в его воображении черты госпожи Кош.
Анри ошибался относительно причин, побуждавших Мадлен возобновить совместную жизнь. Она приняла это решение после отчаянной ссоры со своим любовником — доктором Лапутжем.
Если тут и был расчет, то не с ее стороны, а со стороны доктора. Вот уже несколько месяцев он подстерегал случай без особого скандала порвать с Мадлен. Он знал, что Мадлен ни перед чем не остановится, если почувствует, что не материальная обеспеченность — у Лаказов еще были деньги, — а ее достоинство, ее общественное положение находятся под угрозой. Она считала, что главное в жизни — играть ту роль, какая предназначена тебе от рождения. И объяснялось это не гордостью и не спесью, а просто непоколебимой и чистосердечной уверенностью в том, что существует раз навсегда заведенный порядок и каждому отведено в нем свое место. Она и думать не желала о том, что образ ее жизни может измениться или что она вынуждена будет изменить его, и считала, что любовник или муж должен ее от этого оградить. Даже сейчас в голове у нее не укладывалось, как это Анри может уклоняться от выполнения своих обязанностей. Она имеет право требовать. И вот, поскольку доктор Лапутж исчезал со сцены, следовало найти ему замену, тем более что назначение Анри в Бордо лишало его возможности отклонить ее предложение.
Из этого, кстати, исходил и доктор. Поскольку он считал себя человеком порядочным, совесть не позволила бы ему порвать с Мадлен, если бы он не знал, что ей есть за что уцепиться. Похвально уже и то, что он так долго тянул, хотя эта связь давно утратила для него интерес. Бывший врач в колониальных войсках, он вышел в долгожданную отставку, которая по сути дела объяснялась чрезвычайной ленью, а для посторонних — желанием спасти от гибели свой талант. Долгие размышления во время службы в джунглях привели его к выводу, что существует лишь три пути достичь того положения, о каком он мечтал: заведывание кафедрой в университете, политическая карьера или благопристойный брак, который позволит ему уютно обосноваться где-нибудь в провинции и прослыть покровителем литературы и искусств. Сразу исключив университетский вариант, требовавший большого труда, а главное — связей, Лапутж довольно скоро понял, что сделать политическую карьеру тоже не так-то просто, особенно если учесть его притязания. Вернувшись во Францию, он почел самым мудрым вступить в социалистическую партию, но тотчас обнаружил, что уже немало умников сделали это до него. В остальных партиях — от Независимой до МРП — все тепленькие местечки уже были захвачены и тщательно охранялись неприступными укреплениями.
Тут ему предложили весьма скромную клиентуру Сарразака, которая едва могла его прокормить. Однако через несколько недель он уже нашел то, что искал: Мадлен как раз бежала из Марокко и вернулась к родителям — весь город только и говорил о ее предстоящем разводе. Так, не прожив и месяца в Сарразаке, Лапутж стал личным врачом Лаказов и любовником Мадлен.
Но дело не двигалось с места, развод затягивался. Собственно, Мадлен вполне устраивала роль жены, бросившей своего мужа, — это давало ей моральный престиж и позволяло в будущем с честью выйти из положения. К несчастью, Лапутж не отличался терпением. Скромная клиентура позволяла ему существовать, но не занимать то положение, о котором он мечтал. Правда, он принимал от Мадлен — не деньги, конечно, а скромные подарки, вроде спортивного автомобиля, которым пользовался для посещения больных. Но все это были пустяки. Он рассчитывал на большее. К тому же он обнаружил, что состояние Лаказов совсем не так велико, как утверждала молва. А потом во время отпуска он сошелся в Биаррице с людьми, знакомство с которыми обещало куда больше, чем то, что могли предложить ему мелкие дворяне из Сарразака.
Среди его новых знакомых были репатрианты, вернувшиеся из колоний и, как и он, недовольные жизнью, военные из соседних гарнизонов, несколько крупных помещиков, владевших землей в Пиренеях и ландах, всякого рода коммерсанты — от простачков до пужадистов, парижские бездельники и баскские интеллигенты — адвокаты, врачи, университетские профессора. Странная это был компания. О политике здесь говорили лишь с проклятьями или туманными намеками. Разыгрывали из себя «невинных деток, балующихся сигаретами и виски», но только разыгрывали. А реальность была куда более волнующей и богатой событиями, что не преминул отметить доктор Лапутж, когда его по дружбе попросили раза два или три отнести записку в церковь святого Себастьяна или посадить к себе в машину человека, который будет ждать его ночью на дороге в Сокоа. Ему ничего не сказали, ничего не объяснили, только дали понять, что эти мелкие одолжения позволят ему в скором будущем оказать себе гораздо более ценную и существенную услугу. Помимо того, что все это было направлено против политических деятелей, интеллигентов, чиновников, то есть людей, которых Лапутж считал повинными в той скромной доле, которая выпала ему, его прельщало еще и другое. Во-первых, доктор мог надеяться на более блестящее будущее, на то, что у него будет больше власти и влияния, чем он мог мечтать. Кроме того, эта романтика подполья — только без гестапо — как бы возвращала по сходной цене молодость стареющему человеку, который в прошлом упустил все возможности возвеличиться в собственных глазах.