— Вначале вы получали бы тысяч сорок пять в месяц… Во всяком случае, на книги бы хватило! А потом сдали бы кое-какие экзамены и могли бы стать преподавателем коллежа, даже профессором литературы… классической литературы, если угодно… В таких людях всегда есть нужда.
Госпожа Кош с восхищением смотрела на мужа. Только она знала о его плане. Тастэ, должно быть что-то почуяв, попытался переменить разговор.
— Послушайте, Кош, — сказал он, — я хотел потолковать с вами насчет этого комитета по подготовке фестиваля.
Он предпочел бы говорить об этом не при Гонэ. Ведь он затем и пришел, чтобы обсудить с Кошем, какое место в комитете должны занять антиклерикалы, пока клерикалы еще не успели организоваться. Когда архивариус поймет, что разговор его не касается, быть может, у него хватит ума уйти.
— Я в курсе дела, — сказал Кош. — Фоссад рассказал мне все по телефону. Давайте потолкуем; господин Гонэ ведь тоже входит в этот пресловутый комитет. Начнем заседание!
Предатель! Какую игру он ведет? Тастэ всегда подозревал, что он не очень последовательный антиклерикал. Но что тут поделаешь? И он подавил в себе ярость.
— Я видел Анри Лассега на приеме, который устраивали ветераны войны. Он согласен возглавить комитет. Это уже немало, но мы должны быть очень осторожны.
Он подчеркнул слово «мы». Кош сделал вид, что не понял его.
— Ну, конечно, мы должны быть осторожны! Если мы пускаемся в такое плавание, надо все продумать. Предприятие должно быть успешным. Мне нравится идея народного театра, но трудно будет найти пьесу для открытия. Ведь по этой пьесе будут судить о нас. Нужна превосходная пьеса, неуязвимая со всех точек зрения. А попробуй найди такую.
— Я подумывал о «Тартюфе», — сказал Тастэ.
— Ну что вы! — воскликнула госпожа Кош. — За последние пять лет его по крайней мере трижды играли в Сарразаке — два раза труппа «Четверг» и один раз университетская труппа. Поищите что-нибудь другое. Уверена, что у господина Гонэ есть на этот счет идея.
Теодор рассеянно смотрел на стоявший перед ним пятый бокал баньюля, пока вопрос не дошел до его сознания. И ответ родился внезапно — потрясающе ясный.
— Да, — сказал он твердо, — у меня есть идея: «Лизистрата» Аристофана.
Она сказала: «Я сильнее, чем ты думаешь».
На вокзале в Сарразаке не было ни души. Матриса, следующая в Бордо, появится не раньше чем через двадцать минут. Так всегда бывало, когда он садился в поезд в Сарразаке. Ноги его сами собой продолжали шагать, как тридцать или тридцать пять лет назад, когда он, хныкая, цепляясь за юбки матушки Лассег, тащился по бесконечному перрону.
Она сказала: «Я сильнее, чем ты думаешь». И еще: «Тяжело будет всего какую-нибудь минуту».
Но так ли было на самом деле? Сколько времени проплакала она на вокзальном перроне? И в каком состоянии вернулась в гостиницу? И каким было ее пробуждение на другой день, когда действие вина прошло?
Она растворилась в ночи, поглощенная темнотой на перроне, который проплывал мимо сначала медленно, потом все быстрее. Антримская колдунья, вся в черном, с бледным лицом и волосами цвета тусклой меди… Да и существовала ли она вообще?
Через несколько недель, когда труппа покидала Францию, отправляясь в турне по странам Востока, Морис Мамби и его актеры в память о совместной поездке прислали ему в Рабат прощальную открытку. Она подписала ее вместе со всеми — Жанна Дуаен: буквы были высокие, острые, напоминавшие о монастыре.
Итак, на свете существует актриса, которую зовут Жанна Дуаен. Сколько ни старался Анри последние пять лет забыть о самом названии труппы Мориса Мамби, это ему не удавалось. Статья в газете, мимо которой глаз не сумел проскочить, неожиданный поворот разговора напоминали о ней. Она по-прежнему работала у Мамби и играла теперь первые роли: Агнессу в пьесе Мольера, конечно, Порцию в «Венецианском купце», героинь Шоу, Раину в «Герое и солдате», Барбару, Кандиду… Изменение ее амплуа говорило о росте ее таланта. Недавно она играла Праксагору в инсценировке аристофановских «Женщин в народном собрании».
Аристофан напомнил Анри о Гонэ, который должен был сопровождать его в Бордо. Он дошел до конца платформы и поверх белого шлагбаума бросил взгляд на привокзальную улицу, где топталось с десяток ранних пассажиров. Он издалека узнал архивариуса — тот шел с объемистым пакетом под мышкой, должно быть своей обожаемой «Лизистратой».
Занятно, как иной раз складываются обстоятельства и все способствует тому, чтобы нужная карта вступила в игру. Как только Жан заговорил о Сарразакском фестивале, об устройстве театра в «Ла Гранжет», перед Анри возникли все основные элементы головоломки. И если он не сразу их сложил, то лишь из недоверия, какое питает ученый-литературовед к слишком ясному сюжету, к слишком гладко построенному роману. Но вчера в мэрии, когда Кош, не обращая внимания на смущенные возражения Гонэ, упомянул о «Лизистрате», казалось, некая таинственная рука вдруг поставила на место последний элемент головоломки. Рука судьбы… Фу, ерунда какая, при чем тут судьба? — сказала бы Зази. Судьба — это он сам, Анри Лассег. Разве не он с самой первой минуты предвосхитил и разработал сценарий встречи? Не знал он только одного — когда этот сценарий будет сыгран. Это, очевидно, решили Гонэ, Бриу, Кош и другие. Так или иначе, кто-то все равно решил бы, кто-то ударил бы за сценой трижды в гонг…