Катрин тщательно закрыла за ним дверь и нажала кнопку выключателя, коридор залил яркий свет.
— Я тебя видела, — спокойно сказала она. — Ты хочешь мне что-то сказать?
— Катрин! Как ты можешь…
Голос Мадлен оборвался, она истерически всхлипнула.
— Что могу? Иметь любовника? Но у тебя ведь тоже есть любовник, не так ли? И позволь мне считать, что мой поимпозантнее доктора Лапутжа.
— Не в этом дело…
— А в чем же? Или ты полагаешь, что рабочий не достоин мадемуазель Лаказ? Извини, дорогая, но, когда я занимаюсь любовью, я не думаю о достоинстве.
— Да нет, Катрин, не то… Видишь ли… Ах, право, не знаю…
И она заплакала. Сестра втолкнула ее в комнату.
— Зайди сюда. Садись. И потом — брось хныкать. Ты становишься такой страшной, хуже не придумаешь. Хочешь сигарету?
Мадлен понемногу успокоилась.
— Ах, Катрин… я хотела сказать… даже если… Словом, сегодня… ты не должна была…
— Почему сегодня? Потому что хоронят Жана? Но Жану-то что от того, что я сплю с сыном Эрнандеса? Он лежит в своем гробу и уже никогда из него не выйдет. К тому же он сам во всем виноват. Если бы он захотел, то не Хосе, а он был бы сегодня в моей постели. А в ней, поверь, теплее, чем в гробу.
— Замолчи!
— Почему же я должна молчать? Тебя это удивило. Вот я и объясняю.
— Но Жан — ты же любила его…
— Да, любила, и он любил меня. Только началась эта грязная война в Индокитае. Если бы Жан согласился подать в отставку или уехать в какой-нибудь медвежий угол, я бы тут же вышла за него замуж. Но роль жены солдата не для меня. Годами жить одной и ждать, пока он приедет в отпуск ровно на столько, чтобы успеть сделать ребенка, а потом участвовать в качестве безутешной вдовы в комедии вроде той, какая будет разыграна сегодня в церкви? Нет, нет и нет. Я сказала это Жану. Я сказала ему: я или война. Но у него не хватило духу стать трусом. Он предпочел быть образцовым солдатом. Вот и лежит теперь в гробу со всей своей честью и доблестью…
Голос ее прервался. Она погасила окурок в пепельнице и закрыла лицо руками. Мадлен была потрясена.
— Ну а когда его ранили?.. Когда он вернулся из госпиталя…
— Когда он вернулся, он повел себя так же, как ты.
— То есть?
— Решил устроить мне сюрприз, но сюрприз устроила ему я. Помнишь, в тот день, когда он вернулся, папа, мама и ты были в Бордо. Прислуга была отпущена. Я одна сидела дома. Он явился без предупреждения. Прошел садом и поднялся прямо ко мне в комнату, в ту самую, где живешь сейчас ты… вот и все.
— Что все?
— Он застал меня с мужчиной.
— С сыном Эрнандеса?
— Нет… с Фоссадом.
Мадлен вскочила, как ужаленная.
— С Фоссадом! Ты с ума сошла!
— Что поделаешь. Хосе в ту пору был слишком юн. Приходилось довольствоваться тем, что имелось.
— Но Фоссад…
— Наш роман был очень недолговечен. Он, бедняжка, боялся до смерти. Если бы я сама не проявила инициативы… Но как любовник он лучше, чем кажется. Я встречала и не таких.
— Ты хочешь сказать, что у тебя были и другие любовники?
— В общем да… О, можешь не беспокоиться, я не устроила здесь дома свиданий. Хотя это могло бы улучшить материальное положение нашего семейства. У нас есть все данные открыть дело.
— Да замолчи ты!
— Почему? Из мамы вышла бы отличная хозяйка заведения. У нее для этого вполне подходящая внешность.
— Ты омерзительна!
— Да и у тебя было бы немало клиентов. Есть ведь любители жирненьких.
— Я не желаю больше слушать подобные гадости!
— Я тебя шокирую? А как же Лапутж, которого ты содержишь? И как, по-твоему, можно назвать твое поведение с Анри?
— Я ухожу.
Уже в коридоре она услышала резкий голос Катрин, кричавшей ей вслед:
— Если у тебя всего один клиент, это еще не значит, что ты не проститутка!
Надпись на венке была изменена in extremis[13], перед самыми похоронами. Катрин не присутствовала при выносе тела. Она появилась в церкви, когда месса уже началась.
Она заняла место в последнем ряду. Через два стула от нее с самого рассвета молился Теодор. Он как раз закончил длинную беседу с Христом в нефе. Прежде всего он просил у него смирения. Успех на экзаменах за подготовительный курс (накануне стали известны результаты) казался ему искушением тем более страшным, что результаты эти не удивили его. Когда он прочел свою фамилию в списках выдержавших, когда потом сам Ренар стал его поздравлять, Теодор понял, что перед ним открывается западня. Вот тут он особенно остро ощутил отсутствие аббата Лассега — только Жан мог бы удержать его радость в нужных границах, приглушить законную гордость, не уничтожая ее.