— Вы возвращаетесь в Сарразак? — спросил он. — У меня здесь машина — она на стоянке, возле фермы Ришмона.
— Спасибо. Но я жду Мадлен. Она делает перманент.
— Вы могли бы найти для этого менее холодное место.
— Меня заинтересовало вот это.
И она указала на журнал, пришпиленный к окошку киоска. Сначала Анри поразил взгляд, а уже потом он узнал лицо. Да и узнал-то с трудом. Овал лица стал более удлиненным, впалые щеки лишь резче подчеркивали заостренность скул, а краешки глаз почти доходили до густой копны зачесанных назад волос. Волосы были все те же — тяжелые, отливавшие красноватым металлом. Волосы и рот. И такой же осталась улыбка, с излишней щедростью обнажавшая зубы… Кровь и снег… Благодаря трехцветной печати, лицо на обложке казалось более теплого, слегка бронзового тона, и все же можно было догадаться, какое оно на самом деле болезненное, даже призрачно-бледное, казавшееся тогда, на перроне, пятном; поэтому в памяти его не осталось даже взгляда, и он только сейчас вновь его обрел.
Катрин что-то говорила ему.
— Я вас спрашиваю, она это или нет. Ведь в газете, кажется, было названо то же самое имя — Жанна Дуаен?
— В газете?
— Да. На прошлой неделе вы дали интервью Ривьеру из «Юго-Западной». Вы говорили о том, какие актеры выступят на фестивале, и упомянули имя Жанны Дуаен. Это та самая? Судя по тексту, она американка.
— Да, она приедет к нам в апреле. Сейчас она в Лондоне.
Журнал был английский, и на нем была изображена Жанна в роли Порции, которую она уже целый месяц играла в театре «Олд Вик».
Когда Анри встречался с Мамби в ноябре, он рассчитывал увидеть и Жанну, поскольку режиссер назначил ему свидание в «Театре-студии Елисейских полей», где его труппа накануне дала последний спектакль — «Варавву» Гельдероде, в довольно неудачной постановке. Но он застал Мамби одного.
Сначала они обсудили контракт: девятьсот тысяч франков гонорара за три спектакля, из них пятьсот тысяч вперед. Муниципалитет брал на себя путевые расходы и расходы по содержанию труппы, а также все материальные затраты, связанные со спектаклем.
— Макеты декораций, — сказал Мамби, — будут готовы через месяц. Как только работы по переоборудованию здания будут закончены, я пришлю вам своего декоратора. Сам я рассчитываю приехать для ознакомления с обстановкой в конце февраля. Мы будем играть в По, Байонне и Бордо… Бертольда Брехта и Миллера. Я сделаю маленький крюк и заеду к вам с двумя или тремя главными исполнителями.
Значит, с Жанной, если она будет участвовать в спектаклях. Жанна в Сарразаке… не в качестве актрисы, а в качестве гостьи. Она приедет на ферму, она сядет за стол Эрнандесов, она увидит фруктовый сад в белом пуху, весеннее солнце над холмом, будет гулять по камешкам вдоль Гаронны…
Мамби вытащил из ящика листок с машинописным текстом.
— Я, кстати, подумал о распределении ролей. Особых трудностей не предвидится… Вот… Во-первых, я сам буду играть члена совета.
— Вы…
Анри не договорил, но Мамби все понял. Он усмехнулся.
— Успокойтесь. Это фарсовая роль. Цвет моей кожи никого не будет шокировать. Или вы считаете, что я должен играть только Отелло? Члена совета, конечно, мог бы сыграть Вермелен, но я хочу приберечь его для роли Кинесия. Он толстый, а Кинесий должен быть очень толстым, даже жирным. Бенами сыграет притана, Феррьер — спартанского глашатая, а Пикар — корифея. Что касается женских ролей…
Анри затаил дыхание.
— Их распределить, конечно, труднее?
— Нет, нет… На роль Лампито, почти немую, но, так сказать, скульптурную, у меня есть молоденькая немка, говорящая с довольно сильным акцентом, который вполне сойдет за лаконский диалект. С Мирриной совсем просто, ее будет играть наша субретка, молоденькая Видаль. Арлетта Пикар будет корифейкой и будет играть в паре с мужем, что в общем-то вполне в духе пьесы. Ти Дьем возьмет роль Калоники. Ну, а Лизистрату, само собой, будет играть моя жена.
— Ваша жена?