— Пойду оденусь… Да, кстати, Лиза, если, пока я буду наверху, придет господин Гонэ, попроси его подождать, хорошо? Я обещал подвезти его в Карзак.
И прежде чем Лиза успела ответить, он исчез на лестнице. Госпожа Кош усмехнулась.
— Судьба, Лиза, судьба! Оставлю-ка я тебя с твоей любовью. Пойду посмотрю, как там идет собрание.
При ее появлении в столовой встал один Тастэ. Фоссад сделал похвальное усилие, но вынужден был отказаться от своей попытки. Старомодный смокинг так обтягивал его, что, казалось, вот-вот лопнет.
— Моя жена приехала? — еле выдохнул он.
— Нет еще. Я не знала, что госпожа Фоссад должна за вами заехать.
Кош знаком попросил ее замолчать. Говорил Хосе Эрнандес. Отец его восседал во главе стола, неподвижный как статуя, с сигарой в уголке рта.
— Наши мероприятия, — говорил Хосе, — будут иметь смысл лишь в том случае, если к ним присоединятся все левые силы. Не понимаю, почему вы считаете неприемлемым предложение об объединении всех без исключения демократических организаций.
Из груди Фоссада вырвалось нечто похожее на свист кузнечных мехов.
— Нет, нет! Формулировка «все без исключения» — это маневр коммунистов, которые хотят прибрать к рукам левые силы!
— Но какой же тут маневр? Получается, вы хотите говорить с нами при условии, что разговора не будет! Вот это маневр!
— Если мы вычеркнем «все без исключения», социалисты сразу выйдут из игры, не говоря уже о железнодорожниках, членах «Форс Увриер»…
— Ну, эти уже вышли из игры! Но они вернутся, когда поймут, что их руководители обманывают их.
— Так или иначе, ты ставишь меня в немыслимое положение.
— Твое положение всегда было немыслимым, жирная ты туша! — разразился дядюшка Тастэ. — Так что для тебя это не ново… А потом — мы тебя не задерживаем.
— Если все уйдут, никого не останется.
Хосе что-то писал на лежавшем перед ним листке бумаги.
— Послушайте… Мы можем сформулировать это так: «…призывает все без исключения демократические организации объединиться…»
Кош пожал плечами.
— Трудно будет, дорогой мой Эрнандес. Сомневаюсь, чтобы наш профсоюз мог принять такую резолюцию. Я лично с ней согласен, но ведь речь идет о мероприятиях в национальном масштабе. И не нам диктовать профсоюзам или партиям, как себя вести. Я предлагаю записать: «…призывает всех демократов способствовать…»
— Очень хорошо, — сказал Фоссад. — Призыв к демократам вообще никого ни к чему не обязывает.
Тастэ нервно теребил ус.
— Ну что мы занимаемся схоластикой! Давайте, черт возьми, кончать с этим!
Шариковая ручка Хосе забегала по бумаге и остановилась.
— М-м, — произнес он, — чтобы прекратить препирательства, я готов предложить своим товарищам принять эту редакцию, но в том случае, если после слов «всех демократов» будет добавлено: «в своих политических организациях…»
— И профсоюзных, — сказал Кош.
— В своих политических и профсоюзных организациях…
— Ну, раз уж на то пошло, добавьте: «и философских», — пробурчал Тастэ: — «политических, профсоюзных и философских…»
— Стойте, — сказал Кош. — У нас выпадает Фоссад: он человек беспартийный, не принадлежащий пи в какой организации. А надо, чтобы эта резолюция касалась и его, поэтому добавим: «…а также тех, кто находится на выборных должностях».
— Вы считаете это необходимым? — заметил Фоссад.
— Безусловно. Эрнандес, прочтите, пожалуйста, еще раз.
После того как резолюция была зачитана, Кош оглядел присутствующих.
— Нет возражений? Ну а что мы теперь будем делать с этой резолюцией?
Старик Эрнандес вынул сигару изо рта.
— Снесем в уборную, — сказал он.
Не рассмеялся только Тастэ.
— Он прав. Вы с вашими резолюциями точно мальчишки из хора. Поете, поете, а как дойдет до дела, так никого!
— Ну, к нам ваш упрек не относится, — с обиженным видом заявил Хосе. — Только благодаря организованным нами массовым выступлениям, которые выдвинули профсоюзные и политические требования, Ламейнери заставили отказаться от своего решения отдать земли Пило Сарразаку. Если бы не мы, господин Жожо Фоссад оставил бы рабочих без жилья, зато было бы где играть в мяч.
Жожо открыл рот, и из недр его гортани зазвучал могучий бас, исполненный священного негодования.
— Это ложь! Ваши методы омерзительны, господа! Этот проект устроить стадион, да я — черт побери! — воевал против него с самого начала, и если в конце концов от него отказались, то только благодаря мне, моей активной политике.