— Вы замерзнете, господа!
Госпожа Кош, поднимавшаяся следом за ним по лестнице, взяла его под руку и подтолкнула всех к дверям.
Вдова жандарма Бриу встречала гостей своего сына у дверей гостиной. Когда госпожа Фоссад подошла к ней, Теодора поразило сходство этих женщин. Те же висящие, как у бульдога, щеки, та же властная складка меж бровей, тот же поджатый рот. Интересно, такие рты тоже целуют? Госпожа Бриу как раз делала вид, будто целует гостью в обе щеки, но Теодор заметил, что ее шершавые губы даже не коснулись их. Хотя обе женщины считались в Сарразаке подругами, эти поцелуи были не столько проявлением чувств, сколько выражением благосклонного превосходства, объясняемого как возрастом, так и местом, занимаемым в муниципальной иерархии.
Мэтр Бриу появился в сопровождении аббата Ведрина. И тотчас завладел Лассегом.
— Ах, дорогой профессор, я счастлив вас видеть. Мне надо с вами поговорить. Прежде чем предаться радостям скромного вечера в кругу нашей семьи, не могли бы вы пройти на минутку ко мне в кабинет?
Аббат Ведрин проводил их взглядом, и когда они исчезли за портьерой, повернулся к Теодору:
— Итак, дорогое дитя, какими новыми успехами на университетской ниве вы собираетесь нас порадовать? Надеюсь, ваше увлечение театром не отнимает у вас много времени. Ведь мы на вас рассчитываем, не так ли? Вы будете гордостью нашего славного дома. Благодарение богу, мы скоро сможем вам это доказать. Просвещенные администраторы пошли навстречу нашим пожеланиям, и мы сможем предложить вам вознаграждение не меньше того, что получают преподаватели в государственных школах, а может быть, и более высокое. Это будет получше театра, уверяю вас, и понадежнее…
Теодор смотрел на аббата Ведрина: до чего же он уродлив, совсем как госпожа Бриу или госпожа Фоссад. Но уродливость аббата не раздражала его. Уродство — это недостаток, и человек, который им отмечен, требует к себе внимательного отношения. Однако сама мысль, что аббат Ведрин принадлежит к числу людей слабых, обремененных недостатками, была новой, неожиданной. Ведь это был сильный, могущественный человек, обладавший страшной и таинственной властью. Слаб он был только в одном отношении, но это-то и казалось сейчас Теодору главным. Он не представлял себе Ведрина в определенной роли, а если бы Ведрин все же принял на себя такую роль, это выглядело бы уж очень мерзко…
Вот Христос в нефе — тот не уродлив. Он хилый, несчастный, страдающий, но не уродливый. Можно было думать о нем и одновременно о госпоже Кош, думать о нем в связи с госпожой Кош или с Лизистратой, на крайний случай попросить у него прощения за свои грехи. Получался разговор человека с богом, радость общения… qui laetificat juventutem meam…[20] A вот с аббатом Ведрином такого общения не получалось. Бедный аббат Ведрин…
— Вы не видели моего мужа, господин аббат?
— Хозяин увел его, дорогая мадам. Мне кажется, они беседуют… м-м… о фестивале…
Это была Мадлен Лассег, появившаяся в сопровождении доктора Лапутжа. Теодор усиленно заморгал, увидев перед собой крупный мясистый рот, высокую грудь, пышное тело, затянутое в бронзовый бархат. Горячая волна крови прилила к его щекам, он словно почувствовал на своих губах жгучий трепетный поцелуи этого рта, плясавшего перед ним, как огромная красная бабочка.
— Я хочу сказать ему все, что я думаю по поводу этой мерзости, господин аббат. Я все-таки еще ношу его имя. И он не имеет права его марать.
— О чем это вы, дорогая мадам?
— Да о «Лизистрате»! Я прочла перевод, который вы мне дали. Это такая грязь!
— Вот, дорогой мой Гонэ, вы и столкнулись с критикой! Мадам, перед вами подлинный виновник всей этой истории, если не считать, конечно, Аристофана. Профессор Лассег лишь переработал для сцены перевод нашего друга Теодора.
— В самом деле?
Взгляд, каким Мадлен смотрела на Теодора, говорил о том, что она ничему этому не верит и, во всяком случае, не намерена иметь дело с такой незначительной личностью. Тем не менее Теодор попытался дать объяснение, запутался, забормотал что-то насчет рукописи, Ренара, настоятеля Барбо, прево Люптона. Ведрин поспешил ему на помощь.
— Он хочет сказать, мадам, что Аристофан — это классик.
— В мое время, господин аббат, классиком считался автор, которого могли читать молоденькие девушки. Надеюсь, вы положите этому конец и не допустите скандала!