А потому вид Фоссада и Коша, смакующих помероль, который директор коллежа недавно разлил по бутылкам, вызвал у Анри чувство неизъяснимого облегчения.
— Ему еще надо постоять годика два, чтобы прошла терпкость, — заметил Фоссад.
Вытянув губы дудочкой, Кош дегустировал вино.
— Не уверен. Мне, например, нравится этот привкус. От пего немножко пощипывает нёбо.
— Пощипывает, да еще как!
Па совет призвали Анри, и тот, отхлебнув глоток, задумчиво поболтал вино во рту.
— Если бы мы были в Париже, я бы счел ребячеством пить такое вино. Оно слишком молодое. Но здесь мы можем позволить себе такую роскошь. Главное — определить его достоинства. Это, конечно, не первоклассное вино. Кош, у вас есть байонская ветчина?
Острый запах ветчины пересилил привкус вина — так объезженный жеребец перестает вскидывать задом и переходит на спокойную рысь. Анри не без удовлетворения посмотрел бокал на свет.
— Я только что разнес в пух и прах Бриу.
— И все равно недостаточно, — сказал Кош.
Фоссад смущенно улыбался краешком рта.
— Он, наверно, в ярости?
— Надеюсь. Может быть, это заставит его сделать одну глупость, и уж тогда, клянусь, я его добью.
Теперь Фоссад улыбался другим краешком рта. Анри положил себе на тарелку кусок ветчины.
— А где Теодор?
— В соседней комнате, с Жаком и моей женой, — ответил Кош. — Заканчивает урок.
— Ну как он?
— Держится довольно бодро. Но Ведрин его, конечно, выгонит.
— Что можно для него сделать?
Лицо Коша просветлело, и глазки его загорелись.
— Все очень просто, я ему уже об этом сказал: он может стать учителем. Ему надо только подать заявление в научную инспекцию. Год или два он будет замещать других, потом получит свидетельство, пройдет стажировку и — хоп! — одним педагогом станет больше.
— Но как же так! Сын попа — и вдруг учитель, не слишком ли это? Ведь предварительно, наверно, проверяют анкетные данные.
— Это я беру на себя. Инспектор начальных школ меня послушает. А Тастэ, который заседает в комиссии от нашего кантона, едва ли пойдет против своей совести и станет чинить препятствия.
— Вы все предусмотрели.
— О, я об этом давно думал. Я всегда считал, что этот парень не окончательно погиб для нас. Когда Бриу в прошлом году прислал его ко мне давать уроки, я воспользовался этим, чтобы подготовить почву. Ведрин сделал остальное. Теперь плод созрел.
— И все же слишком много в нем еще этой святости.
— Это условный рефлекс. Но сидит он в нем неглубоко. Исчезнет после первой же промывки мозгов.
Промывка мозгов… Анри поморщился. И все-таки это его не возмутило. Он думал сейчас о последней воле Жана: «Ты отвечаешь за эту душу». Что же из этого следует? Если я отвечаю, значит, на мне все и лежит. Я заранее принимаю на себя ответственность за все, что может произойти, но того, что может произойти, никто не в силах предугадать заранее, даже Жан… а тем более Кош.
— Промывка мозгов… Ну и выраженьице!
— Зато вполне подходящее. Я просто хотел сказать, что религия не въелась в него. Она держится потому, что он погружен в соответствующий раствор, потому что следует привычному ритуалу, но стоит поместить его в здоровую среду, и все это облупится, сойдет, как плохая краска. Поверьте, я видел таких.
— Каких?
— Таких, которым я помог от этого избавиться. Надо было мне стать миссионером. Да ведь, собственно, я и есть миссионер — миссионер, проповедующий антиклерикализм. Я выискиваю глубоко запрятанные призвания, пробуждаю их к жизни, развиваю их. Три четверти моих помощников были в свое время обращены мной. Среди них есть такие, которые стояли далеко от нас, гораздо дальше, чем Теодор. Что же до него, то увидите, через четыре-пять лет он будет у нас штатным преподавателем. А со временем станет директором сарразакского лицея.
— Сарразакского лицея? Не слишком ли быстро вы шагаете?