Тастэ внезапно заметил, что он в упор смотрит на новую статую богоматери, стоящую над главным алтарем. И в ту же секунду понял, что она похожа на Марту.
Но тут опять этот мерзкий Гонэ, возвращаясь после причастия, молча остановился возле него. В той же позе. Должно быть, он всегда держится так, будто только что проглотил кусочек тела господня. Тастэ буркнул слова извинения и, опрокинув скамеечку для молитвы, направился к проходу — шаги его гулко отдавались под сводами нефа.
На террасе «Кафе Карла Великого» первый заместитель мэра Фоссад допивал шестой за это утро бокал белого вина. По правде сказать, для человека его сложения это была сущая ерунда. Фоссад походил на бурдюк из старой кожи, в котором ровно столько вина, чтобы, скособочась, он мог удержаться на стуле, но недостаточно для того, чтобы он мог выпрямиться и обрести нормальный вид. Бутылка, которую, словно амеба, облепила его рука, бокал, который он подносил ко рту, казались удивительно маленькими, до странности не вязавшимися с этим великаном. Ему куда больше подошло бы пить прямо из шланга автоцистерны.
К нему надо было долго присматриваться, чтобы добраться до нутра. Проникнув взглядом под нависшие веки, вы обнаруживали прежде всего необычайную подвижность — глазки бегали тревожно, словно у напуганного слона. Затем вы замечали на этом луноподобном лице, удивительно круглом и потому казавшемся добродушным и веселым, две морщины, две глубокие борозды, обрамлявшие рот, отчего он становился непомерно большим, а все лицо приобретало схожесть с театральной маской — маской страха.
И в самом деле, страх был обычным состоянием Жожо Фоссада. Когда-то игрок местной команды регбистов, он так отличился, что благодаря ему «Сарразакский олимпиец» на какое-то время стал чемпионом Франции и вошел в золотую когорту. Сей подвиг обеспечил ему пожизненное кресло президента спортивного общества, а также пост заместителя мэра по делам молодежи и спорта, который вот уже четверть века он бессменно занимал.
Казалось бы, столь прочное положение должно было внушить ему уверенность в себе, но пет: он боялся, что его побьют в школе, боялся зрителей во время игры в регби, боялся главного контролера на почте, боялся своих товарищей по профсоюзу, боялся немцев во время войны, боялся бойцов Сопротивления при освобождении страны, а теперь боялся дома жены, а в ратуше — мэра. С течением лет страх как бы окутал его слоем мягкого жира, в котором глубоко была упрятана его дрожащая душонка и который оберегал его, как жир оберегает от порчи лежащую в нем жареную гусиную ножку.
А потому он весь затрясся точно желе, когда официант дотронулся до его плеча:
— Эй, Жожо, вон мэр идет!
— Ой, господи! Уже?.. Что-то он сегодня раненько!.. Спасибо, Поль!.. Я бы пропустил его!..
И, переваливаясь, он так стремительно пересек площадь, что прибыл к ратуше как раз вовремя, чтобы открыть дверцу мэровской машины. Лицо его расплылось в улыбке, придавшей рту сходство с полумесяцем, покоящемся на тройном подбородке.
— Добрый день, господин мэр.
— Добрый день, Фоссад… Позвольте, я только дам указание моему шоферу. Через минуту я весь к вашим услугам.
Сухой, экзотически рыжий, со светлыми глазами, мэтр Бриу происходил из Шарантона и не скрывал своего происхождения, что не мешало сарразакским избирателям, даже самым ему преданным, чувствовать укоры совести. Особенно остро переживал это щекотливое обстоятельство Фоссад — общаясь с мэром, он обнаруживал в себе нечто похожее на тревогу, леденившую его, когда он сгибался в три погибели перед офицерами немецкой комендатуры. Короче говоря, мэтр Бриу был чужестранец, «чужак», как называли его старики. В этом, кстати, и таился секрет его политической силы: его пронзительный голос, ясная речь, скупые жесты, по видимости суровый образ жизни — все озадачивало сарразакцев и внушало им такую робость, что, однажды необдуманно избрав его мэром, они уже не смели голосовать ни за кого другого.
— Я не ожидал вас так рано, господин мэр, — промолвил Фоссад, протискиваясь позади своего шефа на лестницу. — Я думал, вы на похоронах Марты Лассег.
— Я слишком поздно вернулся из Бордо. Сейчас пойду извинюсь перед ее семьей. Но и я думал, что вы… Вы ведь были хорошо знакомы с госпожой Лассег, не так ли?