Тебя, возможно, удивляет, что я так много думала о тебе. А думала я часто и помимо воли. Можно сказать, ты не покидал меня ни на минуту все эти пять лет.
Люблю ли я тебя? Не знаю. Сколько времени провели мы вместе? Десять-двенадцать часов, из которых только два или три были настоящими. В определенную минуту я должна была сказать тебе «люблю», потому что ничего другого сказать нельзя. Никто еще по-настоящему не описал этих минут. И если бы я тебя просто любила, от этого чувства ничего бы уже не осталось. Любовь не может жить долго, если ее не питает присутствие любимого. Так что здесь совсем другой случай.
Я читала в какой-то книге, что есть такие птицы, которые привязываются к первому, что попадется им на глаза, едва они вылупятся из яйца. Это рефлекс, и проявляется он только раз в жизни. Нечто похожее, видимо, случилось тогда и со мной. Когда я вылезла из своей скорлупы, ты оказался первым, на кого упал мой взгляд. На твоем месте мог быть сутенер, сказочный принц пли муж-домосед. Но это оказался ты. Hard luck[29], как говорят у нас. Ты был помолвлен, и это меня очень смущало. Я бы, не задумываясь, отбила тебя у твоей невесты, если бы считала тогда это возможным. Но в романах, которыми я зачитывалась в монастыре, это было против правил, так не поступали. Будь у меня сегодняшний опыт, поверь, ты бы от меня не ускользнул. Правда, если бы у меня был опыт, у меня не было бы этого рефлекса цыпленка, только что вылупившегося из яйца.
Я сыграла по правилам — это ты должен признать. За пять лет — ни одного письма, ни единого напоминания. У твоей жены не было повода для ревности. И не писала я тебе не потому, что не хотела, а потому, что считала тебя счастливым. Даже сейчас я не написала бы тебе, если бы Морис не сказал мне, что ты разведен. Вот уж никогда бы не поверила, что ты на это способен! Ты не принадлежишь к типу людей, которые разводятся. Развод — дело хлопотное. За свободу приходится платить. А ты, мой Анри-Габриэль, ты боишься сложностей. Я ведь знаю тебя.
Вот, например, сейчас, в эту минуту ты спрашиваешь себя, что же я намерена предпринять. Надеешься и в то же время страшишься. Мне кажется, ты сохранил обо мне хорошую память, но ведь я лишь эпизод в твоей жизни. Что же сказать тебе, чтобы тебя порадовать и в то же время успокоить? Я не настолько наивна, чтобы думать, будто мы можем связать нить нашего романа в месте, где она порвалась. Каждый из нас стал на пять лет старше. И что бы я пи делала, часть моих чар утрачена навсегда. А потом — Морис должен был сказать тебе: я люблю свою работу. Мы с Морисом могли бы жить вместе. Но наша профессия лишила нас этой возможности. Ты, правда, не имеешь никакого отношения к театру, но это ничего не меняет.
Пойми меня правильно. Я пытаюсь представить себе, какая из нас получится пара. Ты преподаешь, ты привязан к твоим научным трудам, к твоим студентам, ты ведешь размеренную жизнь. Я же… театру принадлежит все мое время, мои дни, мои ночи. А сейчас еще и кино… А это еще хуже. Значит, один из нас должен отказаться от своего образа жизни. Кто же? И на сколько времени?
Боюсь, что уже слишком поздно отказываться от того, что стало частью нас самих. А потом — где жить? Для таких людей, как мы, неведомых стран не существует — всюду одинаково будничная жизнь. Как-то, во время одного турне, я проезжала на поезде через Сарразак. Я подумала, что охотно поселилась бы там с тобой. Право же подумала, но жить бы не смогла… Через неделю я взбесилась бы от скуки и задушила бы тебя. Если бы ты не задушил меня раньше. Но нет… Отелло — не твое амплуа. Ты никогда никого не удушишь. Из страха перед неприятностями, которые тебя ждут. А я — наоборот. Я создана для того, чтобы играть женщин-убийц. Медея — вот истинно моя роль.
Дело в том, что я немножко колдунья. Этому учат у нас на Гаити. Вот доказательство: мне не было нужды спрашивать, думал ли ты обо мне, видел ли иногда меня во сне, пытался ли представить себе, какой будет наша встреча… Я тебя не спрашиваю об этом, потому что знаю. И знала всегда. Как? Ха-ха!
Но хоть я и колдунья, а не могу предугадать нашего будущего. Через месяц я должна быть в Сарразаке. Дождись этой минуты. Не пиши мне, не пытайся меня увидеть. Надо, чтобы все было ясно. При первом же взгляде мы поймем, кто из нас двоих струсил и кто капитулирует.
О, Габриэль! В той книжке было написано про одного цыпленка, который, вылупившись из скорлупы, увидел лишь старые перья в углу курятника и потратил всю жизнь на бесплодное обожание этой груды грязных перьев. Сравнение, конечно, не лестное, но ведь я никогда не говорила, что восхищаюсь тобой или даже уважаю тебя. Просто без тебя мир пуст, хотя и с тобой он не очень прекрасен.