А ведь и в самом деле! Надо признать, что он прав. Что бы осталось от образа Жанны, если бы она приехала? В лучшем случае грусть и пустота, как после вечера, проведенного за бокалом вина и сентиментальными воспоминаниями. А таинственное отсутствие Жанны наполняло мир чувств и высвобождало мечту. Анри почувствовал, как ему вдруг задышалось легко и свободно. Темные глаза госпожи Кош смотрели на него проницательно и весело. Он покраснел и, желая скрыть смущение, заметил с легким смешком:
— Словом… при империи республика кажется прекрасной!
— Я как раз подумал об этом, — заметил Мамби. — Все это очень похоже на марксизм.
— Ну, это уж вы слишком, мой дорогой. Нельзя так обращаться с Аристофаном!
На вокзале Мамби был задумчив.
— Надо будет пересмотреть всю трактовку, — сказал он. — Но Лизистрата — это Жанна, правда? А без нее…
И он беспомощно развел руками. Анри сообразил, что следовало ему ответить, лишь когда поезд уже скрылся. Без Жанны надо брать другую пьесу, вот и все.
В тот вечер, когда он вернулся на ферму, у него было такое ощущение, точно он впервые видит Мадлен.
А через три дня состоялись похороны Тастэ — такие, какими он их себе представлял. Выйдя с улицы Эпин, кортеж пересек площадь, повернул перед церковью святого Жака, прошел под окнами дома священника, вышел на бульвар Освобождения и проследовал вдоль пансионата святого Иосифа. Анри, шагавший в первой из пар, которые несли гроб, еще издали увидел, как у подножия памятника погибшим, словно цветы, развернулись красные и трехцветные знамена. «Возлюбим друг друга, возлюбим друг друга…» — неслись к светлому небу детские голоса, звонкие, словно щебет ласточек. Раз в жизни музыканты из «Зари бейребиста» сыграли верно. На кладбище всех разочаровал Пупар. Он оказался менее язвительным, чем обычно. Среди могил шепотом переговаривались о том, что в Департаментском комитете содействия светскому воспитанию царят разногласия и что накануне прекращения огня в Алжире, а возможно, и всеобщих выборов, Пупар больше заботится о сохранности социалистической капусты, чем коммунистической козы. Зато супрефект был великолепен. И все очень скоро узнали, почему. Попав в немилость у высокого начальства, он получил полицейский пост в Алжире, где его шансы уцелеть равнялись пятидесяти из ста. И вот, прежде чем отбыть на этот пост, он решил устроить фейерверк, — пусть все понимали, что это лишь трескучие фразы, говорил он все равно хорошо. Он напомнил о том, что задача школы всегда была революционной, о том, что учителя во времена Империи готовили республиканцев, а во времена Республики — социалистов, сказал о стремлении народов всего мира к культурному прогрессу. У Хосе выступили слезы на глазах, и он чуть было не зааплодировал по окончании речи.
Когда Анри возвращался с кладбища, террасы кафе уже заполнялись шумными посетителями. Он остановился у церкви святого Жака И купил букет белых лилий.
Едва войдя в церковь, Анри столкнулся с аббатом Папоном, но тот даже не поздоровался с ним. Чуть дальше алтаря, из тени, отбрасываемой одной из колонн, вышел аббат Ведрин. Поджав рот, он тусклым взглядом посмотрел на Анри, затем на его букет.
— Пришли помолиться, господин профессор?
— А почему бы и нет, господин аббат? Или вы мне запрещаете прибегать к помощи вашего бога и ваших святых?
— Ни в коем случае. Вы ведь крещеный. Вы имеете полное право. Они к вашим услугам. Только сумеете ли вы воспользоваться их помощью? Не мешало бы вам посоветоваться с человеком сведущим… в этих вопросах.
Анри рассмеялся и покачал головой.
— Увольте, господин аббат, это выше моих сил! Сейчас мне не до этого. Я только что проводил своего старого друга Тастэ на кладбище.
— Да, знаю… Кстати, господин профессор, вы понимаете, что я не мог присутствовать на этой… сугубо светской церемонии, но мне хотелось бы, чтоб вы знали: я все это время был здесь и молился.
И он словно растворился между исповедальней и дверью в ризницу. Анри обошел алтарь и остановился перед статуей богоматери.
Он был разочарован, не найдя в ней ничего необычного. Вблизи статуя теряла даже сходство с Мартой Лассег. Это была примитивная, грубо раскрашенная скульптура из дерева. Надо смотреть на нее издали, чтобы понять, чтобы проникнуть в ее суть. «Недоступная — нет, далекая — да…» Наверно, именно это и имел в виду Теодор. Анри положил букет у подножия, смутно сознавая, что должен что-то сказать… возможно, помолиться. Помнит ли он еще «Ave Maria»? Привет тебе, о дева Мария, благодатная… Он поднял глаза, внутренне посмеиваясь над двусмысленностью положения, в которое попал.