Истек год вифлеемской жизни Василия Баранщикова. Магомет-паша отправился в новый разбойный поход. А неделю спустя после его отъезда повстречал Василий другого капитана.
То был грек, его шхуна стояла в Катальском заливе, готовясь к плаванию в Венецию. После двух-трех встреч Василий открыл капитану Христофору свой замысел. Капитан задумался.
Христофор хорошо помнил русских моряков и солдат, которые совсем недавно пытались вызволить Грецию из-под султанского ига и столь знатно поколотили турецкий флот в Чесменской бухте. Как и большинство соотечественников, капитан питал к русским единоверцам искреннюю симпатию. Ну как не помочь, думал капитан, несчастному россиянину? О, он отлично понимал, чем рискует при неудаче. Головой рискуешь, капитан Христофор. Но ведь ты архипелажский моряк, тебе ведомы такие уголки, куда турки не суются. И потом: как же ты упустишь случай насолить басурману-пирату?
- Слушай, брат, - сказал капитан Христофор, - я снимусь с якоря завтра после полуночи.
-- Понимаю, - сказал Василий. Сердце у него забилось радостно и часто. - Понимаю! Но чем я отплачу тебе, добрый человек?
Капитан махнул рукой:
-- Пустое. Будешь помогать моим ребятам, и все тут.
И он ушел, высокий, костлявый, выдубленный солнцем и солью морей, хитроглазый капитан Христофор. Ветер раздувал его длинные усы.
В назначенный час греки выбрали якорь. Василий не видел, как начали медленно повертываться в светлой ночи мысы и скалы, как шхуна развалила лунную дорожку на воде: Василия упрятали в тайничке рядом с капитанской каютой. Но он слышал команды капитана Христофора, слышал, как шлепают по палубе босые матросы, и его бросало то в жар, то в холод, и лицо было в поту, а руки дрожали.
Лишь через несколько дней осмелился Василий показаться на палубе. Шхуна была уже неподалеку от Кипра.
Средиземное море блистало синей красой. Над монастырем реяли ласточки. Среди маслин белели домики. Рыбачьи лодки стояли на приколе... Василий перекрестился и шмыгнул носом. Капитан Христофор улыбнулся в усы, позвал его в каюту, и они распили бутылку сладкого хиосского вина...
Нижегородец знал Балтику, Атлантический океан, Карибское море. И вот Средиземное. Его воды, пожалуй, сродни вест-индским. Но дышится тут легче, острова тут уютнее, бухты приманчивее.
А потом - Адриатика и ее королева - Венеция. И в Нижнем слыхал Василий про венецианских купцов, безмерно богатых. Слыхать слыхал про Венецию, но увидеть не мыслил. Теперь гляди во все глаза.
Гляди на царственный мрамор, на собор Святого Марка, на котором возносятся в могучем порыве четыре конные статуи, на острова и мосты, на золотоволосых женщин и ловких гондольеров, на колоннады и арсенал, на каменных львов и зеленоватую воду, что выплескивает оранжевые корки апельсинов, на оливковых матросов и седых шкиперов, на новенькие суда, которые отдают смолою, и на старые парусники, от которых пахнет дегтем и прелыми фруктами, на торговок, башмачников, портных, пекарей...
Так и подмывало проститься с Христофором и отсюда, из этой распрекрасной Венеции, отправиться восвояси через австрийские и польские земли. Но капитан сказал:
- Потерпи, брат. Придем в Царьград, там тебе российский посланник паспорт выправит, поедешь с паспортом.
4. Янычар
Курносый круглорожий дворецкий стоял на каменном крыльце и сердито смотрел сверху вниз на незнакомца. "Вроде бы и русский,- думал дворецкий, да уж так зажарен, что хоть десять лет три - не ототрешь".
- Ну, что тебе еще?- сердито повторил дворецкий. - Сказано: нету его превосходительства. Нету! - выкрикнул он фальцетом. - Пшел!
Василий переминался с ноги на ногу. "Как же это так? Как же?" горестно недоумевал он. И впрямь можно было взвыть оттого, что и теперь судьба-злодейка обходилась с ним круто.
Василий только что поведал курносому о своих мытарствах. Он смиренно называл домоправителя "ваше благородие", хотя знал, что тот никаким "благородием" не был. Василий не просил ни денег, ни пропитания, просил лишь доложить о себе господину посланнику. А дворецкий гнал с порога, говоря, что по случаю заразы - "моровой язвы" - господин Булгаков, как и все посланники при турецком дворе, уехал из Стамбула за несколько десятков верст и принимать-де никого не велено. А Василий опять твердил: как же, дескать, так, приходит подданный государыни-императрицы и просит отправить его в пределы любезного отечества, ему же, верному подданному, от ворот, значит, поворот?
Дворецкому надоело торчать на солнцепеке. .
- Э, что с тобой лясы точить! - пробурчал он раздраженно. - Много вас, бродяжек, сум переметных, все вы талдычите, что нуждою отурчали. - И крикнул: - Эй, стража!
При слове "стража" у Василия все оборвалось. Дворецкий приметил его испуг, добавил внушительно:
- Чтоб сей секунд духу твоего не было! Слышишь? Пшел!
У беглого раба капитана Магомета-паши не было никакой охоты попадать в лапы турецких стражников; понурившись, побрел Василий со двора российского посланника.
Время близилось к полудню. Солнце палило. В улочках воняло нечистотами. Дома с деревянными решетками на окнах дремали. Никому в этом большом, пестром и грязном городе, ни единой душе, не было дела до Василия Баранщикова.
Он добрел до Галаты. Это было предместье Стамбула, спускавшееся к бухте Золотой Рог. В бухте недвижно стояло множество судов. Они казались приклеенными к синему стеклу. Но среди этих судов уже не было шхуны капитана Христофора.
Василий остановился на пристани. Он смотрел, как большие, осевшие под грузом лодки отваливали от кораблей. И от пристани тоже шли лодки - к кораблям. В лодках были табак и сафьян, буковое дерево и ковры, благовонные масла и золотошвейные изделия турчанок-затворниц.
Галата жила бойкой, темной, плутоватой, для большинства трудной, для иных привольной жизнью. Кого только тут не было! Немцы и французы, англичане и голландцы, армяне и евреи, сербы и болгары, греки и португальцы. Тут были ремесленники и негоцианты, рабочие с верфей и трактирщики, воры и содержатели притонов, перекупщики рабов и ростовщики.
Портовая суета, движение и деятельность несколько ободрили Василия... "Ничего, - подумал он. - Ничего... Осмотрюсь, придумаю, как выбраться".
Вскоре пристроился Василий на верфи, встал вместе с сербами и болгарами, вооруженный плотницким топором и отвесом. Может быть, вот так, в славянской артели, и дожил бы он до того дня, когда повстречал гонца из Петербурга. Но, видно, на роду было написано изведать всяческие злоключения. Вот и на берегу Золотого Рога попался ему некий соотечественник, давно "отурчавший", принялся искушать выгодами янычарского житья. Василий соблазнился и пошел на воинскую службу.