Все это время старик не сводил глаз с лица Виктора. Он не сомневался ни в едином слове ребенка. А Виктору подумалось, что девочка просто заснула на солнцепеке, все это ей пригрезилось, но она приняла сон за реальность.
— Извините, — улыбнулся он старику, — но я не могу поверить в детскую выдумку. Это ее фантазии.
Старик вновь подозвал девочку, произнес несколько слов, и та выбежала из дома.
— На Монте Верита ей дали ожерелье из камней. Ее родители прячут его от дурного глаза. Она попросит дать ей ожерелье, чтобы показать вам.
Спустя несколько минут девочка вернулась и подала Виктору то ли пояс для узкой талии, то ли ожерелье. Камни, судя по виду горный кварц, сопрягались по желобкам и выступам. Чувствовалось незаурядное мастерство резчика. Ожерелье не шло ни в какое сравнение с поделками крестьян, берущих в руки резец, чтобы скоротать зимние вечера. В молчании Виктор возвратил ожерелье девочке.
— Должно быть, она нашла его на склоне горы.
— Нам не сделать такого ожерелья, — возразил старик. — Не способны на это ни жители долины, ни городов нашей страны, в которых мне довелось побывать. Девочка получила ожерелье, как она и сказала, от тех, кто живет на Монте Верита.
Виктор понял, что дальнейшие споры бесполезны. Никто не смог бы перебороть упрямства этих крестьян, а их суеверия оказались сильнее здравого смысла. Он спросил, можно ли ему остаться в доме еще на день и ночь.
— Вы вольны жить здесь, пока вам не откроется истина, — услышал он в ответ.
Один за другим соседи разошлись, жизнь деревни вернулась в обычную неспешную колею. Словно ничего и не произошло. Виктор вновь решил подняться на Монте Верита, на этот раз по северному склону. Но довольно скоро убедился, что пройти там нельзя, во всяком случае без специального альпинистского снаряжения. Выбери Анна этот путь, она бы неминуемо разбилась.
Виктор вернулся в деревню. Расположенная на восточном склоне, она уже спряталась в тень горы. Войдя в дом, он увидел приготовленный для него ужин. Расстеленный спальник лежал перед очагом.
Он слишком устал, чтобы есть, забрался в спальник и тут же заснул. Следующим утром он встал рано, поднялся на Монте Верита и просидел там весь день. Он ждал, не сводя глаз с окон-щелей. Долгие часы солнце палило немилосердно, а затем покатилось за горы. Ничто не шевельнулось в монастыре, никто не вышел к Виктору.
Он думал о другом мужчине из деревни, который много лет тому назад ждал три месяца, день за днем, ночь за ночью. И гадал, на сколько же хватит у него терпения, сможет ли он выдержать такой же срок.
На третий день в полдень солнце светило особенно ярко и Виктору пришлось уйти в расселину, в спасительную тень. Устав от бесплодного ожидания, а может, и от отчаяния, он уснул. Проснулся он, как от толчка. Маленькая стрелка часов подошла к цифре «пять», в расселине уже похолодало. Виктор поднялся к вершинам Монте Верита, отливающим золотом в лучах заходящего солнца. И тут он увидел Анну. Она стояла у стены на крошечном, в несколько футов, выступе, над крутым обрывом.
Она ждала, устремив на него взгляд, и Виктор бросился к ней с криком: «Анна… Анна…» Он захлебывался от рыданий, а сердце его чуть не выпрыгивало из груди.
Подбежав ближе, он понял, что не сможет обнять жену. Их разделяла пропасть. Она стояла в каких-то двенадцати футах, преодолеть которые он не мог.
— Я застыл на месте, не отрывая от нее глаз, — рассказывал Виктор. — Я не мог вымолвить ни слова. У меня перехватило горло. Я чувствовал, как по моим щекам катятся слезы. Я убедил себя, что она мертва, что она упала в пропасть. А она, живая, стояла передо мной. Тут не годились ни привычные слова, ни такие вопросы, как «Где ты была? Что случилось?», потому что первый же взгляд на Анну с ослепляющей ясностью открыл мне, что ни старик, ни девочка не отступили от истины. И я ошибся, принимая услышанное за выдумку и суеверия. Хотя я не видел никого, кроме Анны, монастырь внезапно ожил. Сквозь щели-окна за мной следили бог знает сколько глаз. Я всем телом ощущал их близость, нас разделяла лишь каменная стена. Их реальность не вызывала сомнений.
Голос Виктора дрогнул, опять затряслись руки. Он потянулся за стаканом воды и осушил его до дна.
— Она сменила одежду и стояла передо мной в какой-то рубашке, вернее, тунике до колен, перетянутой на талии поясом из камней, неотличимым от ожерелья, что показывала мне девочка. Голые руки, босые ноги. Более всего поразили меня ее короткоостриженые волосы, совсем как у тебя или у меня. Прическа изменила Анну, она помолодела, но стала какой-то суровой. Затем она заговорила со мной спокойным, ровным голосом, словно ничего и не произошло.