— Но зачем? — спокойно спросил меня Виктор. — Ради чего?
— Чтобы вернуть Анну и освободить остальных. Чтобы предотвратить подобные трагедии в жизни других людей.
— Мы же не уничтожаем монастыри. Их сотни, если не тысячи, разбросанных по всей земле.
— Тут — иное дело, — возразил я. — Монастыри — организованные группы верующих. Они существуют многие столетия.
— Так же, как и Монте Верита.
— Как они живут, как питаются, что происходит, когда они заболевают, когда они умирают?
— Я не знаю. Я стараюсь не думать об этом. Главное для меня — слова Анны о том, что она нашла свою мечту, что она счастлива. Я не намерен уничтожать ее счастье.
Тут он посмотрел на меня, и я отметил удивление, мелькнувшее в его взгляде.
— Такого я от тебя не ожидал. Мне казалось, что ты должен лучше меня понимать душу Анны. Тебя обычно трясла горная лихорадка. Тебе высота кружила голову.
Помнится, я подошел к окну и долго смотрел на туманную улицу. Я ничего не сказал. Меня глубоко тронули слова Виктора. Ответа я не находил. Но понял, что побуждало меня встретить в штыки историю Монте Верита, что вызывало желание уничтожить обитель. Причина состояла в том, что Анна открыла для себя истину, а я — нет…
Этот разговор не послужил причиной разрыва с Виктором, но стал поворотным пунктом в наших отношениях. Мы оба прошли половину пути, отпущенного нам провидением. Виктор вернулся в свое поместье в Шропшире и позднее написал мне, что намерен передать все имущество юному племяннику, еще изучавшему школьную премудрость, и в последующие годы собирался приглашать того на каникулы, чтобы юноша постепенно вошел в курс дел. Дальше он не заглядывал. В моей же жизни одна перемена сменяла другую. И мне пришлось уехать в Америку на целых два года.
А затем, как выяснилось, нарушился жизненный ритм всей планеты. Наступил 1914 год.
Виктор одним из первых записался добровольцем. Возможно, так он хотел разрешить все проблемы, надеясь, что его убьют. Я не смог последовать его примеру до окончания работы в Америке. В армию я пошел лишь из чувства долга, и от военной службы у меня не осталось хороших впечатлений. Во время войны Виктора я не видел: мы сражались на разных фронтах и не встречались в отпусках. Но однажды я получил от него письмо:
«Несмотря ни на что, мне удавалось каждый год бывать на Монте Верита, как я и обещал Анне. И на этот раз я провел ночь в доме старика, а утром пошел в горы. Там ничего не изменилось. Меня встретила та же мертвая тишина. Под стеной я оставил письмо Анне и просидел весь день, чувствуя, что она рядом со мной. Я знал, что она не выйдет ко мне. Днем позже я вернулся и чуть не запрыгал от радости, получив весточку в ответ на мое письмо. Она нацарапала несколько слов на плоском камне: вероятно, для них это был единственный способ общения с внешним миром. С ней все в порядке, писала Анна, она в полном здравии и счастлива, и я могу не тревожиться о ней. Она благословляла меня и тебя. И все. Действительно, впечатление такое, словно я получил письмо от мертвеца. Но я доволен и этим. Если я переживу войну, то, скорее всего, уеду туда и поселюсь где-нибудь неподалеку от Анны, пусть даже я никогда не увижу ее и не услышу ее голоса. Мне хватит и двух-трех строчек, нацарапанных на камне.
Виктор».
После заключения перемирия я демобилизовался и, став штатским, чуть ли не первым делом попытался разыскать Виктора, написав ему в Шропшир. Я получил вежливый ответ от племянника. Поместье и дом перешли к нему. Виктора ранило, но не тяжело. Он уехал из Англии и обосновался где-то на континенте, то ли в Италии, то ли в Испании, племянник затруднялся назвать точный адрес. Но он полагал, что возвращаться дядя не собирается. Он обещал дать мне знать, если Виктор напишет ему. Второго письма я так и не получил. Вскорости я решил, что мне не нравится послевоенный Лондон и населяющие его люди. Я продал дом и уплыл в Америку.
Прошло чуть ли не двадцать лет, прежде чем я вновь увидел Виктора.
Нас свел не случай. В этом я убежден. Такие встречи предопределены заранее. У меня есть теория, что жизнь человека можно представить в виде колоды карт и те, с кем мы сталкиваемся, а иногда и любим, тасуются вместе с нами. При сдаче мы оказываемся вместе, в одной руке. И рука эта принадлежит судьбе. Играется партия, нас сбрасывают и тасуют вновь. События, приведшие меня в Европу в возрасте пятидесяти пяти лет, за два или три года до второй мировой войны, не имеют отношения к этой истории. Но случилось так, что я еще раз пересек океан.
Я летел из одной столицы в другую — названия не столь уж важны, — и самолет из-за неисправности совершил вынужденную посадку — к счастью, обошлось без жертв — в забытой богом горной стране. Два дня экипаж и пассажиры, в том числе и я, были отрезаны от внешнего мира. Мы сидели в полуразбитом самолете и ждали помощи. Наша катастрофа на несколько дней даже вытеснила с первых полос крупнейших газет мира сообщения о все ухудшавшейся политической ситуации в Европе.
Не скажу, что на нашу долю выпали непереносимые лишения. Сорок восемь часов — небольшой срок. Женщин и детей среди пассажиров не было, и мы, мужчины, спокойно ждали спасателей. Мы не сомневались, что найдут нас достаточно быстро. Радиосвязь с самолетом поддерживалась до самой посадки, и радист передал наши координаты. Нам оставалось лишь набраться терпения да думать о том, как бы не замерзнуть.
Лично я уже закончил в Европе все дела, а в Штатах еще не пустил столь глубокие корни, чтобы поверить, что меня там ждут, поэтому неожиданное приземление в горах, страстно любимых мною много лет тому назад, в немалой степени потрясло меня. Я успел привыкнуть к городской жизни, стал рабом комфорта. Быстрый пульс американской действительности, скорости, живость, захватывающая дух, бьющая через край энергия Нового Света, действуя воедино, заставили забыть об узах, связывающих меня со Старым.
И вот, оказавшись среди великолепия гор, я понял, чего мне не хватало все эти годы. Исчезли мои собратья по несчастью, серый фюзеляж покореженного самолета, инородное тело среди девственной красоты природы, поседевшие волосы и лишние килограммы веса, груз пятидесяти пяти прожитых лет. Я снова стал юношей, полным надежд, жаждущим приключений, ищущим ответ на вечный вопрос. И ответ, естественно, был здесь, за теми вершинами. Я стоял у самолета в городском костюме, а горная лихорадка пенила мою кровь.
Не хотелось видеть полные тревоги лица пассажиров, вспоминать напрасно прожитые годы. Чего бы я не отдал, чтобы вновь стать молодым, мальчишкой, и, не задумываясь ни о чем, штурмовать сверкающие пики. Я знал, что чувствует человек, поднявшийся на вершину. У воздуха там особый вкус, тишина не такая, как внизу. Сверкает на солнце лед, обжигают лучи, а сердце буквально останавливается, когда нога на мгновение соскальзывает с крошечного выступа и рука впивается в страховочную веревку.
Я не отрывал глаз от любимых гор и чувствовал себя предателем. Я продал их за комфорт, легкую жизнь, благополучие. И я сказал себе, что искуплю вину после того, как нас найдут. С возвращением в Штаты я мог не спешить. И решил провести отпуск в Европе, посвятив его горам. Купить соответствующую одежду, снаряжение, подготовиться к восхождению. Приняв решение, я ощутил безотчетную радость, у меня сразу полегчало на душе. Остальное уже не имело никакого значения. Я вернулся к пассажирам, укрывшимся в самолете, и смеялся и шутил до прихода спасателей.
Они добрались до нас на второй день. Мы почувствовали себя куда уверенней, увидев на заре самолет, кружащий над нами на высоте многих сотен футов. А вскорости появились и горцы, грубоватые на вид, но несказанно обрадовавшие нас своим приходом. Они принесли одежду, еду и очень удивлялись — они сами в этом признались, — что нам понадобилось и то и другое. Они-то думали, что не найдут нас живыми.