Я такая дура. Как я могла быть такой глупой? Вот я думаю, что все нормально, что сто двадцать лет – это нормально, потому что мы хотя бы останемся молодыми и сильными. Как мама. Мама, которая не выглядит старше сорока. Мама, которая родилась в 1890. Маргарет и Мэг, и Мардж, и Марго, и Меган, и все эти незнакомки, кем она была в прошлом. И Мэгги – моя мама, которой несколько недель назад исполнилось сто двадцать.
Меня тошнит.
Джеффри бьет кулаком в стену. Его кулак проламывает ее, словно она сделана из картона, куски штукатурки летят в разные стороны, его удар такой сильный, что кажется, будто все здание пошатнулось.
Мама.
- Мне пора, - говорю я, вставая так быстро, что мой стул переворачивается. Я даже не останавливаюсь, чтобы поднять рюкзак. Я просто бегу к выходу.
- Клара, - зовет Анжела. – Джеффри…стойте!
- Пусть идут, - уже у дверей я слышу голос Кристиана. – Им нужно домой. – Я не помню, как доехала до дома. Я просто здесь, уже паркуюсь на подъездной дорожке, руки так крепко сжимают руль, что костяшки побелели. В зеркало заднего вида я замечаю грузовик Джеффри, паркующийся позади меня. И теперь, когда я здесь, нарушив, вероятно, десяток правил дорожного движения, чтобы оказаться дома как можно быстрее, часть меня хочет уехать прочь. Я не хочу заходить внутрь. Но мне придется. Я должна узнать правду.
Анжела и раньше ошибалась, думаю, хотя я и не могу вспомнить, когда. Порой она несет такую чушь.
Но она не ошиблась.
Мой сон про кладбище Аспен-Хилл – это похороны не Такера. А мамы.
Я чувствую себя как в Диснейленде, в чайной чашке, это головокружение, перед глазами все вертится, хотя мое тело и неподвижно. Мои чувства – это беспорядочный коктейль из облегчения, что это не Такер, смешанный с шоком и разрывающей болью, чувством вины и приправленный горем и растерянностью. Меня может вырвать. Я могу потерять сознание. Могу заплакать.
Я выхожу из машины и медленно поднимаюсь по ступенькам крыльца. Джеффри идет позади меня, когда я открываю входную дверь и иду по коридору мимо гостиной, кухни, направляясь к маминому кабинету. Дверь со скрипом открывается, и я вижу ее читающей что-то на своем компьютере, на ее лице концентрация, пока она смотрит на монитор.
Мной овладевает странное спокойствие. Я стучу, легкий удар костяшками по дереву. Она поворачивается и поднимает глаза.
- Привет, милая, - говорит она. – Рада, что ты дома. Нам очень нужно поговорить о…
- Полу-ангелы живут только сто двадцать лет? – выдавливая я из себя.
Ее улыбка гаснет. Она переводит взгляд с меня на Джеффри, стоящего позади. Затем она поворачивается к своему компьютеру и выключает его.
- Анжела? – спрашивает она.
- Какая разница, откуда мы узнали? – говорю я, мой голос звучит остро, пронзительно. – Это правда?
- Заходите, - говорит она. – Присядьте.
Я сажусь в одно из ее уютных кожаных кресел. Она поворачивается к Джеффри, который скрестил руки на груди и продолжает стоять в дверном проеме.
- Так ты умираешь, - монотонно говорит он.
- Да.
Его лицо выражает испуг, руки опускаются по бокам. Думаю, он ожидал, что она будет отрицать это. – Значит, ты умираешь, только потому, что Бог решил, что нам нельзя жить слишком долго?
- Все намного сложнее, - говорит она. – Но по существу, так и есть.
- Но это не честно. Ты еще молода.
- Джеффри, - говорит мама. – Пожалуйста, сядь.
Он садится в соседнее кресло, и теперь мама может смотреть на нас обоих. Я изучаю ее лицо, пока она пытается собраться с мыслями.
- Как это случится? – спрашиваю я.
- Я не уверена. Это зависит от нас. Но с прошлой зимы я стала заметно слабее. Особенно за эти последние несколько недель.
Преследующие ее головные боли. Усталость, которую она списывала на проблемы на работе. Ее холодные руки и ноги, то, что ее тепло, казалось, ушло. Новые морщинки. Круги под глазами. То, как она сидела все эти дни, все время отдыхая. Не могу поверить, что я не собрала все воедино раньше.
- Итак, ты слабеешь, - говорю я. – А затем ты просто исчезнешь?
- Моя душа покинет тело.
- Когда? – спрашивает Джеффри.
Она бросает на нас тот грустный, задумчивый взгляд, который мне так знаком. – Я не знаю.
- Весной, - говорю я, потому что это единственное, что я знаю. Мои сны показали мне.
Что-то горячее и тяжелое поднимается у меня в груди, такое сильное, что начинает шуметь в ушах и выбивает воздух из легких. Я начинаю задыхаться. – Когда ты собиралась сказать нам? – Ее глаза цвета полуночи светятся состраданием, что я нахожу ироничным, потому что умирает именно она. – Тебе нужно было сосредоточиться на предназначении, а не на мне. – Она трясет головой. – И, кажется, я была эгоисткой. Я не хотела умирать. Я собиралась сказать вам сегодня, - говорит она, снова устало вздыхая. – Я пыталась сказать тебе утром…
- Но есть же что-то, что мы могли бы сделать, - перебивает ее Джеффри. – Обратиться к каким-нибудь высшим силам, да?
- Нет, дорогой, - нежно отвечает она.
- Мы можем помолиться или еще что-нибудь, - настаивает он.
- Мы все умрем, даже полу-ангелы. – Она поднимается и встает на колени перед креслом Джеффри, накрывая его руки своими. – Пришел мой черед.
- Но ты нужна нам, - выдавливает он. – Что будет с нами?
- Я много об этом думала, - говорит она. – Думаю, вам будет лучше остаться здесь до конца учебного года. Я передам опеку Билли, она уже согласилась. Если вы не против.
- Не отцу? – спрашивает Джеффри с дрожью в голосе. – Отец хотя бы в курсе?
- У вашего отца…у него нет возможности позаботиться о вас.
- Ты имеешь в виду, у него нет времени? – уточняю я без всякого выражения.
- Ты не можешь умереть, мам, - говорит Джеффри. – Ты не можешь.
Она обнимает его. Какое - то мгновение он сопротивляется, пытается отстраниться, но вскоре сдается, его плечи вздрагивают, пока она держит его, из его груди вырываются рыдания. Я слышу этот рев раненого животного, исходящий от моего брата и разрываюсь надвое. Но я не плачу. Я хочу злить на нее, обвинить ее в том, что она самая большая лгунья, которую я встречала в своей жизни, кричать, что она бросает нас, может, самой пробить дыру в стене, но я не делаю ничего из этого. Я вспоминаю, что она сказала мне сегодня утром про смерть. Я думала, она говорит обо мне и Такере, но теперь понимаю, что она говорила о нас с ней.
Я обнаруживаю себя на полу, ползущую на коленях к креслу Джеффри. Мама отстраняется, смотрит на меня, ее глаза блестят от слез. Она раскрывает для меня объятья, и я прижимаюсь к ней, окутанная ее парфюмом из розы и ванили и одеколоном Джеффри. Я ничего не чувствую, словно я парю вне моего тела, оторванная от него. И все еще не могу дышать.
- Так вас люблю, - говорит она мне в волосы. – Вы даже не представляете, какой чудесной сделали мою жизнь.
Джеффри всхлипывает. Супер-мачо Джеффри рыдает так, будто его сердце разбито.
- Мы пройдем через все это вместе, - жестко говорит мама, снова отстраняясь, чтобы заглянуть в наши лица. – Все будет хорошо.
За ужином она другая. За столом только она и я, потому что у Джеффри матч по реслингу, и она уговорила его пойти. Она говорит не много, но есть в ней что-то легкое, что-то в ее манере сидеть так прямо, что мне кажется, что раньше она сутулилась, в том, как она ест все, до последнего кусочка, что я понимаю, что раньше она просто капалась в еде. Внезапно она кажется намного сильнее, как будто это не болезнь давила на нее, а то, что ей приходилось держать это в секрете. Теперь мы знаем, и это больше не секрет, поэтому он не давит на нее, и в этот момент она чувствует себя самой собой. Это не продлится долго. Мама знает, что не продлится. Но она настроена наслаждаться этим моментом нормальной жизни.
Она со вздохом кладет вилку, смотрит на меня через стол и поднимает брови. У меня уходит секунда, чтобы понять, что я читаю ее эмоции.